"Метафизические начала" учения И. Канта о праве и правовой свободе

Аннотация. Статья посвящена вопросам, относящимся к проблематике права и правовой свободе, рассмотренных И. Кантом в рамках созданной им критической философии, а также взглядам на данные вопросы исследователей его творчества.
Ключевые слова: Иммануил Кант, право, правовая свобода, критическая философия, философия права.

В сложившейся в современной философии права концепции, итоговым и единственным вариантом систематизированного изложения философско-правовых взглядов И. Канта считается его трактат "Метафизические начала учения о праве", составивший вместе с "Метафизическими началами учения о добродетели" книгу "Метафизика нравов". Не оспаривая данные положения, однако, представляется целесообразным обратиться к изучению содержания философско-правового наследия мыслителя со следующих позиций. 

Во-первых, необходимо сосредоточить внимание не на реконструкции всех положений учения И. Канта о праве и государстве, а только лишь на исследовании общефилософских оснований (или "метафизических начал") его учения о праве. Отчасти, по соображениям ограниченного объема данного исследования, отчасти же потому, что по содержанию немалая часть сформулированных И. Кантом соображений на эти темы принадлежит в большей мере истории правовых учений (правоведения), чем философии права. Тем более что некоторые из них были непосредственно заимствованы И. Кантом из современной ему юридической литературы. Когда Э. Кассирер формулировал вывод: "Таким образом, кантовское учение о праве и государстве полностью исходит из общих предпосылок XVIII в., из идеи не отчуждаемых и основных прав человека и из идеи общественного договора" [1], он вряд ли претендовал на то, чтобы тем самым сказать нечто новое и ранее не известное о кантовской философии права. Он всего лишь воспроизвел ставшую почти общим местом констатацию не оригинальности многих положений правовой и политической теории И. Канта. Зато вряд ли бы кто-то стал бы, как в те времена, так и ныне, утверждать подобную же не оригинальность присущего И. Канту способа метафизического обоснования права и правовой свободы.

Во-вторых, преимущественное внимание следует уделить проблематике правовой свободы и правового закона.

В-третьих, уяснить и аргументировать, что общим основанием, на базе которого И. Кант смог обосновать своеобразие права, правовой свободы и правового закона, стало уяснение соотношения права и морали, соответственно – философского учения о праве и этики как философии морали.

П.И. Новгородцев в своей монографии, посвященной учениям о праве и государстве И. Канта и Г. Гегеля, без всяких оговорок утверждал, что "важнейший вопрос философии права" – это вопрос "об отношении права к нравственности" [2]. Есть все основания согласиться с тем, что для И. Канта – как и для самого П.И. Новгородцева – этот вопрос действительно был важнейшим вопросом философии права. Важнее понять, почему это было именно так, и каким образом этот вопрос И. Кантом рассматривался и решался. Можно, правда, усомниться в утверждении П.И. Новгородцева, будто этот вопрос был важнейшим для всякой философии права во все времена, хотя действительно без какого-то его решения в философии права обойтись нельзя. Ведь даже утверждение полной автономии и независимости права и морали – это также своеобразный вариант решения вопроса об их отношениях.

Опережая последующее изложение, уместно заметить, что сам П.И. Новгородцев был склонен чрезмерно "морализировать", или "этизировать", кантовскую философию права. Ему оказалось проще обнаружить в ней массу противоречий, подчас мнимых, чем выявить, каким образом И. Кант на самом деле (а в процессе его эволюции – по-разному) понимал своеобразие права в его отношении к морали и этике. Для самого же И. Канта вопрос об отношении права к морали и этике изначально был центральным и – более того – его значимость со временем возрастала. Если ранее И. Кант обосновал реальность практической свободы и автономию воли, устанавливающей моральный закон для самой себя в форме категорического императива, то теперь он мог философски обосновать понятие права в качестве понятия практического разума, реальность правовой свободы и категорический императив права только лишь на путях постоянного соотнесения с моральной свободной волей и с моральным законом. При этом И. Канту
в равной мере было важно показать как единство метафизических оснований морали и права так и принципиальные различия между ними, их взаимную несводимость, нередуцируемость  права к морали и этике. Если б он этого не сделал, то тем самым провозгласил бы однозначную зависимость правовых принципов и норм от морально-этических, что означало бы в результате полный отказ от выявления собственных самостоятельных метафизических оснований права и своеобразие правовой свободы. Последнее замечание крайне важно с учетом того, что и поныне многие интерпретаторы философии И. Канта прямо утверждают, будто бы кантовская философия права целиком производна от его этики. Если бы И. Кант пошел по этому пути, он не предложил бы в своей философии права ничего нового в сравнении с господствовавшими тогда в Германии философско-правовыми идеями Х. Вольфа, его единомышленников и последователей. На самом деле – что и предполагается далее показать – в критической философии И. Канта отношения права и морали и, соответственно, – учения о праве и этики оказываются боле сложными и многомерными, чем это было бы при непосредственном выведении права из морали.

То обстоятельство, что И. Кант смог обосновывать самостоятельность
и своеобразие права и правовой свободы только методом постоянного параллельного соотнесения их с моралью и моральной свободой, предопределило весь способ его рассуждений и изложения в "Метафизических началах учения оправе" (это обстоятельство обусловило и общую композицию «Метафизики нравов», включающей трактаты о метафизических началах учения о праве и о метафизических началах учения о добродетелях). По этим причинам воспроизведение и обсуждение центральных идей кантовской философии права в данной главе также в основном будет методически следовать ходу этих его рассуждений. Но начать уместно с уточнения терминологии.

В процессе обсуждения того, каким образом И. Кант решал оказавшийся для него непростым вопрос о соотношении морали и права, а так же связанных с этим дискуссий интерпретаторов кантовской философии права, выше уже было сформулировано предположение, что некоторые дискуссионные моменты этой темы и впредь не смогут обрести окончательной однозначной трактовки в том числе также из-за изменений в терминологии, осуществленных И. Кантом в последнее десятилетие его жизни. Хотя эти изменения в терминологии и не привели к ее радикальному преобразованию, их все же следует принять во внимание.

Начиная с "Критики чистого разума", И. Кант называл "философию свободы" (как одну из двух частей философии наряду с философией природы) также "нравственной философией". Но и в те годы, и некоторое время позже нравственная философия в его представлении по объему и по содержанию совпадала с этикой как моральной философией. Это выразилось в отождествлении практической свободы с морально-этической свободой и практической философии – с моральной философией. Моральный категорический императив И. Кант именовал "нравственным законом". Тогда у него не было нужды в разграничении и в терминологическом закреплении различий понятий "нравственность" и "мораль", "нравственная философия" и "этика" (В отличие, к примеру, от Г. Гегеля, жестко разграничившего и противопоставившего внутреннюю субъективную моральность и объективную общественную нравственность), тем более что (напомним) право, принадлежащую сфере "легального" и "гетерономного", И. Кант в то время считал вовсе пребывающим за пределами морали и нравственности.

В 90-е гг. XVIII в., когда И. Кант осознал необходимость рассматривать практический разум в качестве источника и основания не только морали, но также и права, его принципов и законов, а правовую свободу – как форму практической свободы, прежняя терминология уже не могла сохраниться неприкосновенной именно потому, что в ней не было предпосылок для трансцендентального понятия права и его философского осмысления в контексте прежнего понимания И. Кантом практического разума. К сожалению, сам И. Кант в данном случае в отличие от аналогичных ситуаций, случавшихся с ним ранее, не счел нужным специально уведомлять читателей о своих терминологических новациях, наиболее явно обнаружившихся в тексте "Метафизики нравов". Тем самым он оставил простор для разных трактовок и споров; более того, похоже, что и его собственные позиции в некоторых вопросах не только терминологически, но и по существу дела так и не обрели желанной однозначности.

По глубокому убеждению "позднего" И. Канта, общим метафизическим основанием и источником как морали (в ее традиционном понимании), так и права является практический разум, априорно устанавливающий их принципы и законы. Единственной свободой, возможность и реальность которой И. Кант считал возможным утверждать, не впадая в противоречие, оставалась (как
и прежде) практическая свобода. Это означало, что и правовая свобода (если таковая существует наряду с "моральной", понятой в первоначальном смысле этого слова) может быть также только практической свободой. Только теперь уже И. Кант предпочитал обозначать понятием "нравственность" общую область морали и права. Философия права и философское учение о добродетелях (именуемое этикой) при этом оказались двумя составными частями "философии нравственности", что и было четко зафиксировано И. Кантом в начале книги: "Учение о праве как первая часть учения о нравственности требует вытекающей из разума системы, которую можно было бы назвать метафизикой права" [3]. Иногда же для обозначения общего понятия, охватывающего всю сферу практически-разумного, им использовался наряду с "нравственностью" также термин "мораль", тем более что для И. Канта эти термины обозначали одно понятие. Рядом с немецким "нравственность" (Sittlichkeit) он иногда ставил его латинский эквивалент "moralitas", – как, к примеру, "Соответствие поступка закону долга называется законосообразностью (legalitas), соответствие максимы поступка закону – нравственностью (moralitas) поступка" [4]. "Эти законы свободы в отличие от законов природы называются моральными. Поскольку они касаются лишь внешних поступков и их законосообразности, они называются юридическими законами; если же ими выдвигается требование, чтобы они (законы) сами были определяющими основаниями поступков, они называются этическими, и в этом случае говорят: соответствие с первыми есть легальность,со вторыми – моральность поступка" [5].

П.И. Новгородцев считал приведенную цитату основополагающей, рассматривая ее как главное подтверждение того, что И. Кант относил юридические законы к моральным законам (как их часть или вид) и считал право всего лишь разделом морали. Это верно, но лишь с непременным учетом того, что в "Метафизике нравов" понятие "мораль" использовалось И. Кантом в этом "расширительном" смысле, – совсем не так, как в его прежних сочинениях по моральной философии, и не так, как было принято в философии до и после И. Канта. Поэтому есть основания упрекнуть П.И. Новгородцева и его единомышленников в терминологической подмене, в результате которой в кантовские формулировки с новой расширительной трактовкой понятия морали было подставлено общее, всем хорошо известное по главным более ранним трудам И. Канта понимание морали и тем самым "в новые меха влито старое вино". При таком подходе невозможно было избежать несоответствий и противоречий в интерпретации позиций И. Канта по поводу соотношения морали и права. Но это была уже вина не только самого И. Канта.

В то же время обнаруживается, что в результате понятия "мораль" и "моральное", трансформировавшись в их содержании и объеме, утрачивали у И. Канта прежнюю однозначную определенность. В самом начале цитированной фразы, в чем и состояла здесь терминологическая новация И. Канта, юридические и этические законы подведены им под общее понятие "моральных законов", понятых как "законы свободы". При этом легальность поступков, регулируемая юридическими законами, оказалась, с одной стороны, (в противоположность тому, как это было в "Критике практического разума") внутри общей сферы действия "моральных законов", а с другой – одновременно в заключительной части той же самой фразы И. Кант назвал "моральностью" лишь соответствие поступков этическим законам, противопоставляя ей (как это он делал и ранее) – юридическую "легальность". В силу такой обнаружившейся в поздних работах Канта неоднозначности в трактовке терминов "нравственный" и "моральный" в дальнейшем изложении во избежание двусмысленный для обозначения морального в традиционном и более узком его значении (не включая правовое) будет преимущественно использоваться термин "морально-этическое".

Расширительная, в сравнении со многими его прежними работами по моральной философии, трактовка понятий "нравственность" и "мораль" стала главной терминологической новацией И. Канта в "Метафизике нравов". Стоит напомнить, однако, что этот терминологический поворот И. Канта, выразившийся в расширительных трактовках этих понятий, отчасти был подготовлен уже трактатом "К вечному миру". Как выше отмечалось, в некоторых формулировках этой работы право охарактеризовалось как "вид" или "раздел" морали.

Теперь оба понятия ("нравственность" и "мораль") после включения права в их содержание утратили у И. Канта свою прежнюю синонимичность "морально-этическому". "Мелочный педантизм", за который комментаторы иногда имели обыкновение укорять позднего И. Канта, имел и положительную сторону.
На закате дней И. Кант счел необходимым еще раз уточнить определения центральных понятий своей философии, которые в процессе его творческой эволюции оказывались текучими, неоднозначными и подвергались переосмыслениям. Эти дефиниции главных понятий практической философии И. Кант назвал в "Метафизике нравов" "предварительными понятиями в метафизике нравов" или "универсалиями практической философии".Большей частью он воспроизводил там формулировки своих прежних трудов, но некоторые из понятий не только подверглись уточнениям, но и были существенно модифицированы в их содержании.

В частности, понятия способности желания, произвола и воли И. Кант теперь характеризовал и различал иначе, чем в более ранних работах. Правда, "произвол" и "волю" он, как и прежде, объединял общим понятием способности желания, но волей назвал теперь лишь такую способность желания, основания которой находятся в разуме (т. е. "разумную волю"), в результате чего воля полностью совпала с практическим разумом: "поскольку она способна определять произвол, она сам практический разум" [6]. Новым стало также различие произвола, желания и воли по критериям их связи с "сознанием способности совершать поступки для создания объекта", а также различение произвола и свободного произвола. Эти терминологические уточнения представляют несомненный интерес для историка философии, но в данном контексте, детали, за немногими исключениями, не столь важны, чтобы возникла необходимость их подробного обсуждения. И. Кант предложил также уточненные определения таких центральных в моральной и правовой философии понятий, как долг, обязательность, императив и др., и о некоторых из них ниже еще пойдет речь.

Часть этих кантовских определений "универсалий практической философии" все же заслуживает того, чтобы быть воспроизведенными полностью, несмотря на то, что некоторые из них могут представиться чрезмерно громоздкими. В первую очередь это относится к уточненным формулировкам понятия свободы. Практическая свобода предстала у И. Канта в качестве общего метафизического основания всех "законов свободы"– как морально-этических, так и правовых. "На этом (с практической точки зрения) положительном понятии свободы основываются безусловные практические законы, носящие название моральных, которые в отношении нас, чей произвол подвержен чувственному воздействию и потому сам по себе не соответствует чистой воле, а часто противится ей, суть императивы (веления или запреты), и притом категорические (безусловные) императивы" [7].

"Понятие свободы – это чистое понятие разума, которое именно поэтому трансцендентно для теоретической философии, т. е. ему не может соответствовать ни один пример из возможного опыта; следовательно, оно не составляет предмет возможного для нас теоретического познания и имеет значение вовсе не как конститутивный, а только как регулятивный принцип, а именно как чисто негативный принцип спекулятивного разума; в практическом же применении разума оно доказывает свою реальность при помощи практических основоположений, которые в качестве законов доказывают причинность чистого разума независимо от всех эмпирических условий определения произвола (от чувственного вообще) и наличие в нас чистой воли, в которой берут свое начало нравственные понятия и законы" [8]. В последних формулировках к тому, что ранее относительно свободы уже было установлено И. Кантом и обсуждено ранее, добавилось уточнение, что трансцендентальная свобода (теоретическое спекулятивное понятие свободы) – это понятие только "негативной" свободы, хотя это ранее уже отмечалось, уместно еще раз пояснить, что "негативной" свободой Кант называл "свободу от…" - независимость, недетерминированность, тогда как "позитивная" ("свобода для…") – это самоопределение, самозаконность. "Позитивная" же свобода, по мысли И. Канта, существует лишь в практическом разуме. Реальность свободы как идеи практического разума состоит в том, что ею руководствуется воля в своем самоопределении и что в опыте существует проистекающая из такой свободы причинность поступков.

Однако, в ходе дальнейшего изложения И. Кант подверг корректировке
и этот вывод. Он обнаружил, что "позитивной" (положительной) свободой
в строгом смысле является не вся и не всякая практическая свобода, а только морально-этическая, тогда как правовая свобода теперь также охарактеризована им как "негативная". Уместно пояснить, как получилось так, что в одном случае И. Кант всю практическую свободу объявил позитивной, а в другом приложил эту характеристику только к морально-этической свободе. Дело в том, что правовая свобода, будучи свободой внешней, является "негативной" в том отношении, что она фиксирует лишь отсутствие внешнего принуждения и препятствий для свободы индивидов. Поэтому "высший принцип права", по словам И. Канта, всего лишь конкретизирующий такое понятие свободы, "есть положение аналитическое", лишь разъясняющее содержание понятия внешней свободы как независимости. Кроме того, закон правовой свободы "негативный в том смысле, что он требует лишь, чтобы его не нарушали, но не предписывает никаких целей поступков" [9]. В отличие от него морально-этический принцип "учения о добродетели", утверждал И. Кант, "выходит за пределы понятия свободы", расширяя его, так как соединяет с понятием свободы еще и положительную моральную цель, определяемую в соответствии с долгом. Потому он является синтетическим суждением, а свобода воли – "позитивной", т. е. устанавливающей самой себе закон в форме цели. Но в данном контексте важны не столько основания, сколько сам факт различения И. Кантом этих двух самостоятельных форм практической свободы: морально-этической ("позитивной") и правовой ("негативной").

Определяя задачи и содержание учения о праве, И. Кант считал необходимым "отличить то, что относится здесь к метафизике, от того, что относится к эмпирической правовой практике" [10]. Для него были важны обе эти стороны (метафизика права и эмпирическая правовая практика), хотя по разным основаниям и далеко не в равной степени. В первом случае предметом учения о праве является "трансцендентальное право", существующее как идея чистого практического разума субъекта – в ее априорно устанавливаемом нормативном содержании, предписывающем каким право должно быть, даже если бы оно нигде и никогда таковым не было. Право в форме чистого априорного понятия практического разума, как уже многократно отмечалось выше, составило главный предмет кантовской философии права. Без него бы – замечал иронически И. Кант – "чисто эмпирическое учение о праве – это голова (подобно деревянной голове в басне Федра), которая может быть прекрасна, но, увы, не имеет мозга" [11].

В то же время есть основания полагать, что анализ эмпирической правовой практики в философии права И. Канта обретал значение, не исчерпывающееся тем, что уже было сформулировано им в прежних работах при обсуждении проблематики "применения" правовых идей. Неокантианцы (В. Виндельбанд, Г. Риккерт, П. Наторп и др.), считавшие основным во всей критической философии И. Канта (и тем более в его этике и в философии права) ее оценочно-нормативное содержание, были склонны полагать, что важность исследования "эмпирической правовой практики" в философии права И. Канта была продиктована в первую очередь необходимостью для него дать оценку правового состояния современных государств, П.И. Новгородцев, в молодости также близкий к неокантианским установкам, прямо утверждал, будто главным содержанием всех естественно-правовых концепций (к числу которых он причислял и кантовскую) состоял "в вопросе о возможности нравственного суда" над существующим правом и что главной задачей философии права вообще, и  И. Канта в первую очередь, является "нравственная оценка" правовых явлений [12]. Здесь важны, однако, не уязвимые для критики собственные философско-правовые воззрения П.И. Новгородцева, развивавшего в то время идеи так называемого "идеалистического" направления в "русском неолиберализме", а его интерпретации задач и содержания прежней философии права и непосредственно – философии права И. Канта.

Вопреки мнению П.И. Новгородцева есть основания полагать, что задачи "нравственного суда" над реально существующим современным им правом не были центральными даже для главных теоретиков естественного права (Т. Гоббса, Б. Спинозы или Дж. Локка) и тем более – для И. Канта. Теории естественного права действительно вырабатывали идеалы правового устройства, с которыми, так или иначе, соотносились реальные правопорядки, существующие в тех или иных государствах. Такие идеалы, как это было с либеральной версией естественных прав, могли играть и играли социально-критическую и даже революционизирующую роль в той мере, в какой обнаруживалась необходимость привести существующее публичное право в соответствие с принципами и нормами "естественного права". И все же главной задачей и основным содержанием трудов теоретиков этого направления, как они сами их понимали, был не "суд" над позитивным правом, а познание истинных принципов и норм естественного права. Еще меньше оснований называть такой суд "нравственным", особенно в теориях Т. Гоббса, Б. Спинозы и Дж. Локка и др., в которых содержание естественного права ни в коей мере не обосновывалось морально-этическими принципами и нормами, – а ведь только в таком случае суд над правом мог быть "нравственным". П.И. Новгородцев же по существу приписал И. Канту собственное морально-этическое решение этой проблемы и вслед за этим критиковал И. Канта за то, что тот не реализовал его последовательно. На деле задача морально-нравственного суда, над правом, хотя она и была присуща И. Канту, отнюдь не стала для него главной. В той мере, в какой позитивное право демонстрирует свое несоответствие предписаниям трансцендентального права, речь действительно может идти о его критике с позиций нормативного трансцендентального права. Важнее, однако, что критика эта должна руководствоваться именно правовыми, а не морально-этическими нормами и критериями в их традиционном понимании, как это стремился представить П.И. Новгородцев.

В результате налицо еще одно основание существенных различий между правовой и морально-этической свободой в их понимании И. Кантом. Правовая свобода для своего существования нуждается во внешних санкциях и гарантиях со стороны публичной власти. Без этого она существовать не может.
В морально-этической свободе ни о чем подобном речь не идет, – она есть внутреннее автономное дело каждого субъекта. Поэтому гражданское состояние при господстве публичных законов, т. е. реальное эмпирическое осуществление "правовой идеи" (в каких-то формах) само есть необходимое требование (императив) чистого практического разума. Существенное значение "эмпирической правовой практики" для философии права И. Канта в первую очередь проистекало именно из того, что в саму исходную дефиницию трансцендентального понятия права И. Кант изначально уже включил практическую применимость его принципов: "понятие права – это чистое, но направленное на практику понятие (применение к случаям, имеющим место в опыте)… [13]". В той мере, в какой непосредственным предметом правового регулирования являются внешние, т. е. осуществляемые в опыте, действия и поступки людей, иначе не могло и быть.

Непосредственным предметом трансцендентальной философии права И. Канта стала "идея права" как понятие чистого практического разума. "Право – писал И. Кант, – это именно такое основанное на чистом практическом разуме понятие произвола, подчиненного законам свободы" [14]. Подобный способ существования в форме мысли ("умопостигаемых понятий") присущ всей системе априорных принципов и понятий "метафизики права", конкретизирующих содержание этой идеи права. Вся и всякая метафизика, согласно И. Канту, оперирует именно такими умопостигаемыми понятиями. "Право – это уже интеллектуальное владение предметом…" и "все правовые положения суть априорные положения, так как они законы разума (dictamina rationis)" [15]. И. Кант разграничивал такое "умопостигаемое владение" и "эмпирическое владение" внешними вещами, которое "есть лишь владение в явлении" [16].

В тексте "Метафизических начал учения о праве" И. Кант, основываясь на правовом постулате практического разума, осуществил дедукцию понятия "неэмпирического" (оно же – "умопостигаемое" или "нефизическое") владения. Необходимость такой дедукции проистекала, по словам И. Канта, из того, что эта "возможность нефизического владения ни в коем случае не может быть сама по себе доказана или усмотрена (именно потому, что это – понятие разума, для которого не может быть дано никакое соответствующее созерцание)" [17]. Процитированная формулировка фиксирует то затруднение, с которым столкнулся И. Кант при объяснении и конкретизации возможности применения правовых идей к миру явлений. Это было собственное затруднение философии И. Канта, и он сам его себе создал. Проблема состояла в том, что согласно исходному определению И. Канта в "Критике чистого разума", чистая идея разума – это "необходимое понятие разума, для которого в чувствах не может быть дан никакой адекватный предмет" [18]. Иными словами, трансцендентальным понятиям чистого разума в действительном и в возможном опыте ни при каких условиях никакой объект соответствовать не может. Если право так же есть понятие чистого разума, то и ему ничто в опыте, в том числе и никакой правовой порядок соответствовать не может, а потому адекватное применение чистых понятий права к миру явлений (ко всему "внешнему", существующему в пространстве и во времени) в принципе объявлено невозможным. И в то же время такое применение оно необходимо. И. Кант продолжал настаивать, что хотя чистое понятие права не является эмпирическим, – "тем не менее оно имеет практическую реальность, т. е. оно должно быть применено к предметам опыта..." [19]. В такой ситуации он должен был или показать, каким же образом применение чистых умопостигаемых понятий права к опыту становится возможным, или же признать, что эти понятия никак не могут "обрести реальность" в практике общественной жизни. Это затруднение не было бы столь явным, если б И. Кант ограничился пониманием права как способа конкретизации морально-этических понятий, изначально ориентированного на их применение, – к чему он отчасти склонялся ранее, как это можно было понять при характеристике связи "мораль – право – политика" в трактате
"К вечному миру". Но теперь-то И. Кант настаивал, что право само есть понятие чистого практического разума в такой же мере, как и мораль.

Постулировав невозможность приложения идей чистого разума, каковыми является также и право, его принципы и понятия, к опыту и, в то же время, настаивая на необходимости такого приложения, И. Кант оказался в затруднительной ситуации. В его морально-этической философии такого затруднения не было. Там идеи чистого практического разума не прилагаются к объектам внешнего опыта, а существуют в мышлении субъекта, которому идеи его собственного разума доступны непосредственно, и, также в его сознании, определяю его волю. В той мере, в какой право рассматривается таким же образом как идея собственного разума субъекта, ситуация с ним аналогичная: категорический императив права (в форме требования) подобно морально-этическому императиву существует в сознании индивидов непосредственно как факт разума и может познаваться каждым из них.

Но задача и проблема И. Канта состояла как раз в применении чистой идеи права к существующему в обществе публичному законодательству и к многообразным эмпирическим ситуациям и обстоятельствам жизни людей.
В противном случае право "во внешнем опыте" в форме внешнего положительного законодательства и публичной власти не могло бы стать истинным и эффективным правом. Ведь "правовое состояние – это взаимоотношение между людьми, содержащее те условия, единственно при которых всякий может пользоваться своим правом" [20]. Возможность же пользоваться правом зависит также и от поступков других людей.

Однако, хотя чистые понятия разума, согласно И. Канту, не могут прямо прилагаться ни к какому опыту, они, тем не менее, могут относиться и к нему, но только через посредство чистых рассудочных понятий. Таким же путем И. Кант преодолевает обнаруженное затруднение и в отношении понятий права. Да, правовые понятия чистого разума нельзя непосредственно применять к объектам опыта, но они применимы к чистым рассудочным понятиям, а те в свою очередь могут прилагаться к эмпирическим понятиям и к предметам опыта. В результате выстраивается некая "лестница" правовых понятий [21]. Обсуждение всех этих вопросов о различиях и взаимосвязи умопостигаемого и эмпирического владений при обсуждении метафизических оснований права могло бы все же представиться частным и даже второстепенным, если б именно в этом контексте И. Кант не сформулировал единственную правовую антиномию практического разума.

Тот факт, что И. Кант счел необходимым сформулировать антиномию права и то, каким образом он это сделал, отчасти важнее и показательнее, чем непосредственное содержание и разрешение им этой антиномии. И вот почему: подобно всем другим кантовским антиномиям эта антиномия фиксирует внутреннее противоречие самого разума, формулирующего тезисы и антитезисы, в равной мере притязающие на истинность и в то же время взаимоисключающие. Как и моральная антиномия, обоснованная и разрешенная в "Критике практического разума", антиномия права – это антиномия практического разума. И, в то же время. это совсем другая антиномия, по своему содержанию ничего общего с моральной антиномией не имеющая. В той (моральной) антиномии решался вопрос о наличии или отсутствии необходимой связи между добродетелью и счастьем. В этой (правовой) антиномии фиксируется противоречие между возможностью и невозможностью "иметь нечто внешнее своим, если я не владею им" [22]. В результате обсуждения антиномии И. Кант нашел ее разрешение, при котором тезис и антитезис оба могут быть истинными, если в тезисе владение понимать как эмпирическое, а в антитезисе – как чисто умопостигаемое. Но в данном контексте важно не разрешение антиномии, а ее философский статус, т. е. ее принадлежность чистому практическому разуму и не сводимость к содержанию морально-этической антиномии.

Несомненно, что эта новая антиномия чистого практического разума у И. Канта – правовая, и что она не может рассматриваться как приложение или конкретизация морально-этической антиномии, поскольку они совершенно различны по их "предметам" и по содержанию. Тем самым И. Кантом недвусмысленно заявлены претензии на такую же степень самостоятельности философии права, какая присуща этике в качестве моральной философии. Заметим, что категорическому императиву права, о чем еще пойдет речь, также присуще своеобразие в сравнении с категорическим императивом морали, но в меньшей степени. В этих императивах также налицо разные предметы законодательства (внешние поступки и самоопределение моральной воли), но при этом им присущ единый принцип и общая композиция: требование всеобщности (всеобщей применимости) правила.

Если учесть к тому же, что в «Метафизических началах учения о праве» И. Кант обсуждал также и вопрос о возможности формулировки априорных синтетических суждений в учении о праве, – все это свидетельствует, что И. Кант стремился "поднять" метафизические начала учения о праве по форме и по содержанию до "уровня" трех "Критик", ранее в совокупности составивших систему критической философии. При попытке ныне "задним числом" вместить основное содержание "Метафизических начал учения о праве" в систему критической философии, в  том  виде,  как  она оформилась ранее с 1781 по 1790 гг., логично предположить, что ее место, скорее всего, было бы в качестве второй, но самостоятельной части радикально переработанной "Критики практического разума". Сам И. Кант как бы подтверждал это предположение, замечая, что именно антиномия права вынуждает разум "к критике практического в правовом отношении разума" [23]. В этой формулировке важно, что он писал об особом "практическом в правовом отношении" разуме и тем самым признал это специфическое правовое отношение практического разума заслуживающим особой трансцендентальной критики.

Однако применение чистых правовых понятий, их осуществления в практике общественной жизни невозможно и "без потерь". Идею разума в ее конкретном воплощении И. Кант называл "идеалом разума", утверждая, что этому идеалу (так же, как и идее разума) не может соответствовать никакой существующий в пространстве и во времени объект в опыте. Это означает, что даже самый совершенный общественный правовой порядок может лишь бесконечно приближаться к воплощению чистой идеи права, т. е. к правовому идеалу, никогда не реализуя его в полной мере. Констатируя принципиальную неосуществимость в опыте, в обществе и в истории, идей чистого разума и специально – чистой идеи права, И. Кант счел нужным представить этот тезис в такой формулировке: "а таково совершенное правовое устройство у людей – это вещь в себе" [24]. Показательно, что в этой формулировке эту неосуществимую с его точки зрения идею разума о "совершенном правовом устройстве у людей" И. Кант прямо назвал вещью в себе.

Сравнивая эти формулировки с теми прежними публикациями И. Канта, в которых создание правового гражданского устройства рассматривалось им в контексте телеологической философии истории, нельзя не видеть, что там позиция И. Канта в отношении перспектив создания совершенного правопорядка, понятого как последняя цель истории "по плану природы" выглядела более оптимистической. В уже рассматривавшейся выше работе "Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане", он прямо выражал надежду, что "осуществится наконец то, что природа наметила своей высшей целью, а именно всемирно-гражданское состояние…" [25]. Подобным же образом это было и в "Критике способности суждения". Там именно морально-этическое совершенство человечества как конечная цель творения и "истории из свободы" изначально было объявлено в принципиально недостижимым состоянием, к которому должно и можно лишь бесконечно приближаться. Но, в отличие от него, правовое состояние гражданского общества было представлено И. Кантом не только как достижимая последняя цель природы, но и как необходимое формальное условие движения человечества по пути морального совершенствования [26]. При этом общая тенденция эволюции философски-правовой мысли И. Канта выразилась в движении от предпочтения им первого варианта к явному преобладанию второго.

Аналогичная ситуация прослеживается и в том, как И. Кант осознавал практическую осуществимость "вечного мира", возможного в рамках правового сообщества государств во всемирном масштабе. В "Критике способности суждения" и в трактате "К вечному миру" И. Кант, как представляется, осознавая трудности достижения такого состояния, в целом все же склонен был считать вечный мир практически осуществимым. Во всяком случае, тогда он не утверждал однозначно, будто вечный мир невозможен. В "Метафизических началах учения о праве" акценты сместились. Теперь он уже совершенно определенно констатировал, что "вечный мир(конечная цель всего международного права) есть, разумеется, неосуществимая идея. Но политические принципы, нацеленные на то, чтобы вступать в такие [международные] связи, которые служили бы постоянному приближению к состоянию вечного мира, вполне осуществимы, поскольку такое приближение есть задача, основанная на долге и, стало быть, на праве людей и государств" [27]. И. Кант последователен: если вечный мир – это действительно это действительно "правовойпринцип" в форме идеала чистого практического разума, его следует мыслить как неосуществимый в опыте. Тем более, что речь идет не о какой-то частной идее, ибо "установление всеобщего и постоянного мира составляет не просто часть, а всю конечную цель учения о праве в пределах одного лишь разума" [28].

Подводя некоторые предварительного итоги обсуждения содержания "Метафизики нравов", необходимо еще раз констатировать, что не только для последующих комментаторов И. Канта, но и для него самого сквозной и постоянной темой рассуждений в этой книге было сопоставление права и философии права, с одной стороны, с моралью и этикой как учением о добродетелях, – с другой. В этом пункте можно бы согласиться с большинством неокантианцев. Но дальше все иначе. Самое важное, что И. Кант видел свою главную задачу при этом не столько в доказательстве тождества и единства морали и права и не в выведении принципов права из принципов этики, сколько напротив, – в обосновании принципиальных различий между ними во всех основных измерениях и их самостоятельности с целью (в его формулировке) "отделения учения о добродетели от учения о праве" [29].

  Единство же права и этических добродетелей И. Кант усматривал в том, что они базируются на разумно-практической свободе, разделяющейся на различные формы: внешней правовой и внутренней моральной свободы. Они объединены также единым по методу конструирования законом свободы, т. е. категорическим императивом практического разума, предписывающего поступать согласно максиме, которая может иметь силу всеобщего закона.

Ссылки на источники

1. Кассирер, Э. Жизнь и учение Канта / Э. Кассирер. – СПб. : Слово, 1997. С. 336.
2. Новгородцев, П. И. Кант и Гегель в их учениях о праве и государстве / П. И. Новгородцев. –  СПб. : Слово, 2000. С. 175.
3. Кант, И. Метафизика нравов // Кант И. Критика практического разума. – СПб. : Наука, 1995. С. 263.
4. Там же. С. 280–281.
5. Там же. С. 270.
6. Там же. С. 270.
7. Там же. С. 277.
8. Там же. С. 276.
9. Там же. С. 428.
10. Там же. С. 263.
11. Там же. С. 285.
12. Новгородцев, П. И. Кант и Гегель в их учениях о праве и государстве / П. И. Новгородцев. – СПб. : Слово, 2000. С. 30.
13. Кант, И. Метафизика нравов // Кант И. Критика практического разума. – СПб. :  Наука, 1995. С. 263.
14. Там же. С. 300.
15. Там же.
16. Там же. С. 299.
17. Кант, И. Критика чистого разума // Кант И. Соч. : В 6 т. Т. 3. М. : Наука, 1964. С. 358.
18. Там же. С. 358.
19. Кант, И. Метафизика нравов // Кант И. Критика практического разума. – СПб. :  Наука, 1995. С. 303.
20. Там же. С. 350.
21. Там же. С. 303, 317.
22. Там же. С. 305.
23. Там же.
24. Там же. С. 404.
25. Кант, И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Кант И. Соч. : В 6 т. Т. 6. М. : Наука, 1966. С. 21.
26. Кант, И. Критика способности суждения // Кант И. Соч. : В 6 т. Т. 5. М. : Наука,  1966. С. 465.
27. Кант, И. Метафизика нравов // Кант И. Критика практического разума. – СПб. :  Наука, 1995. С. 387.
28. Там же. С. 390.
29. Там же. С. 436.