К вопросу об историографических предпосылках сталинской "теории революции рабов"

Аннотация. В статье анализируются историографические предпосылки, способствовавшие возникновению так называемой «теории революции рабов» - псевдонаучного концепта, определившего исследовательскую парадигму в СССР на несколько десятилетий вперед. Дается характеристика факторов, ослабивших «научный иммунитет» советских историков (депрофессионализация, политизация, прямое административное давление, диктат в отношении приоритетных тем и исследовательских практик). Неслучайность появления «теории революции рабов» выводится авторами, исходя из анализа: 1) предпосылок, содержавшихся в трудах классиков марксизма-ленинизма; 2) предпосылок, содержавшихся в речах самого  И. В. Сталина; 3) предпосылок, содержавшиеся в трудах советских историков.
Ключевые слова: «революция рабов», историография, классы-антагонисты, рабы, рабовладельцы, социальная революция. 

С глубокой проникновенностью наш великий вождь и учитель товарищ Сталин вскрыл отличительные, наиболее характерные черты первобытнообщинного и рабовладельческого строя, поставив тем самым перед специалистами по древней истории целый ряд важных, принципиальных вопросов. Существенно важные высказывания товарища Сталина будят мысль советских ученых, направляя их внимание на разрешение основных проблем древней истории. Основываясь на положениях, выдвинутых товарищем Сталиным применительно к принципиальным вопросам экономики, классовых взаимоотношений, характера государственности и идеологии первобытного и рабовладельческого общества, применяя марксистско-ленинскую методологию, советские ученые значительно двинули вперед изучение древней истории [1]. 

Вынесенная в эпиграф цитата, хоть и датируется концом 40-х годов XX века, но в полной мере отражает общую парадигму развития советской науки в предшествующие полтора десятка лет – со всем ее приспособленчеством, унизительным раболепием перед плодами политического антиинтеллектуализма и прочими тяжелыми симптомами наступившего в этот период общеинтеллигентского кризиса.

К началу 30-х годов парадигма исторических исследований развивалась под влиянием следующих факторов:

▬ партократические элиты активно проникают в науку, по сути осуществляя захват «не профильных» для политиков постов и должностей. Последнее обстоятельство придает новый импульс ползучей депрофессионализации исторической науки.

▬ И. В. Сталин активно включается в интерпретацию научного наследия В. И. Ленина. Оставив в стороне качественные характеристики сталинских усилий, следует заметить: его трактовка легко воспринималась и в полной мере разделялась уже готовым к принуждению партийным аппаратом. Перелом уже наступил, а потому и недостатка в благодарных слушателях не было.

▬ история классовой борьбы, объявляется тотальной.

▬ история производства и технологий оказывается также в числе приоритетных направлений.

▬ в ситуации все не разгоравшегося пожара мировой революции центр тяжести в трактовке мировой истории перемещается к политическому полюсу (по меткому выражению С. С. Неретиной – «... происходила подмена Бога мировой революции Богом русской истории» [2]). Политический детерминизм отныне каким-то невообразимым, неестественным образом уравновешивает детерминизм экономический.

В результате произвольного толкования многих положении марксизма к концу 20-х годов в формировавшейся советской обществоведческой науке сложился ряд школ, стоявших зачастую на совершенно противоположных позициях. Однако дискуссия, вспыхнувшая в 1929 году, вновь, как и во времена полемики В. И. Ленина с «ревизионистами» и социал-демократами, отразила в первую очередь не борьбу за чистоту теории, а противостояние между отдельными течениями внутри партии, что в условиях формировавшегося авторитарного режима предопределило направление развития концепции в сторону ее максимально возможного упрощения и примитивизации.

С начала 30-х годов атмосфера в науке меняется – заканчивается мода на разнобой во мнениях [3], тем более что очень скоро независимость в мыслях стала приравниваться к политической неблагонадежности. Как замечает С. Б. Крих, заканчивался период сосуществования советской и «старой» научных традиций, а это налагало на советскую науку необходимость окончательно самоорганизоваться [4].

Первая волна дискуссии, с одной стороны, продемонстрировала стремление советских авторов подвергнуть критике те теоретические построения, которые оказывались излишне сложными и вступали в противоречие с ленинскими трактовками, но, с другой стороны, в результате исследователи, пытаясь соединить ленинские положения с историческими реалиями, остались без сколь либо определенной терминологической системы. Поэтому наиболее принципиальной проблемой следующего этапа дискуссии стал вопрос о соотношении способа производства и общественной формации – и к началу 30-х годов уже фактически сформировалось понимание идентичности (если не полной, то, по крайней мере, применительно к задачам периодизации общественного развития) понятий формации и способа производства [5].

Новая волна теоретической дискуссии относится к 1933 году, когда вышла в свет книга А. Пригожина «К. Маркс и проблема социально-экономических формаций» [6]. А. Пригожин заметно выделялся среди исследователей того времени относительно взвешенным подходом к проблеме соотношения способа производства и формации, отмечая, например, что «формация наследует остатки предыдущих способов производства, принявших, благодаря потере способом производства своего господствующего положения, характер уклада; формация выделяет затем новый способ производства, который в дальнейшем развитии станет господствующим способом производства, и таким образом формация сама в своем развитии превращается в уклад для будущей формации» [7].

Итак, советские авторы, не особо подкованные в плане знания марксистской теории и владения ее же методологией, вели жаркие научные споры, в ходе которой (как замечают современные исследователи) элементы будущей советской обществоведческой доктрины выкристаллизовывались исключительно медленно.

И это совершенно не случайно: ведь к  интеллигенции, к науке предъявлялось требование – «перейти на марксистские рельсы»; но часто было не ясно, какие именно рельсы являются марксистскими, а какие взгляды «льют воду на мельницу» врагов рабочего класса и коммунизма» [8].

Сама эта полемика нередко шла на уровне голословных и демагогических обвинений и вряд ли могла способствовать выработке целостной социальной доктрины, учитывающей уроки первых лет «социалистического строительства». Конечно, в подобных условиях трудно было бы ожидать и воссоздания марксизма, и тем более адекватного применения теории к анализу проблем, встававших перед социологами в период начальных социалистических преобразований.

Следует учитывать и то, что исторические факультеты в университетах были восстановлены лишь к 1934 г. Внимание стало уделяться и подготовке научных кадров историков: с 1934 г. при исторических факультетах университетов по всем разделам истории появилась аспирантура. Реорганизовано было и управление исторической науки – при Академии Наук СССР был создан Институт Истории [9].

И тем не менее, идея о «революции рабов», озвученная И. В. Сталиным, к 1933-34 гг. что называется, витала в атмосфере научного дискурса. Каковы же были ее сугубо историографические предпосылки?

1) Предпосылки, содержавшиеся в трудах классиков марксизма-ленинизма. И здесь можно найти как минимум, два таких прототипа.

▬ Прототип 1. Положение о различиях между буржуазной и коммунистической революциями в связи с проблемой государственной структуры очень близко идеям В.И. Ленина.

▬ Прототип 2. Тезис о противопоставлении пролетарской революции всем предшествующим революционным изменениям во многом напоминает высказывания на сей счет Ф. Энгельса.

▬ Прототип 3. Как предполагает в своем монографическом исследовании С. Б. Крих, сами сталинские слова, вероятно, восходили к «Происхождению семьи, частной собственности и государства» Энгельса, писавшего, что из тупика, в который античный мир завело рабство,  могла вывести только коренная революция [10]. Энгельс, как мы видим, ничего не говорит о том, что эту революцию должны были совершить рабы, но тут уже аналогия с пролетарской революцией, ведущей прочь из капиталистического общества, могла повлиять на осмысление Сталиным писаний старшего «классика» [11] (однако следует заметить: общая направленность сталинской теории, все-таки имеет не много общего с классическим марксистским пониманием хода развития экономической общественной формации).

2) Предпосылки, содержавшиеся в речах И. В. Сталина:

            ▬ Прототип 1. В самых общих чертах сталинский концепт проглядывается уже в его речи на II Всесоюзном Съезде Советов 26 января 1924 года [12]:

 «...Тяжела и невыносима доля рабочего класса. Мучительны и тягостны страдания трудящихся. Рабы и рабовладельцы, крепостные и крепостники, крестьяне и помещики, рабочие и капиталисты, угнетенные и угнетатели, – так строился мир испокон веков, таким он остается и теперь в громадном большинстве стран. Десятки и сотни раз пытались трудящиеся на протяжении веков сбросить с плеч угнетателей и стать господами своего положения. Но каждый раз, разбитые и опозоренные, вынуждены были они отступить, тая в душе обиду и унижение, злобу и отчаяние и устремляя взоры на неведомое небо, где они надеялись найти избавление. Цепи рабства оставались нетронутыми, либо старые цепи сменялись новыми, столь же тягостными и унизительными. Только в нашей стране удалось угнетенным и задавленным массам трудящихся сбросить с плеч господство помещиков и капиталистов и  поставить на его место господство рабочих и крестьян. Вы знаете, товарищи, и теперь весь мир признает это, что этой гигантской борьбой руководил товарищ Ленин и его партия. Величие Ленина в том, прежде всего, и состоит, что он, создав Республику Советов, тем самым показал на деле угнетенным массам всего мира, что надежда на избавление не потеряна, что господство помещиков и капиталистов недолговечно, что царство труда можно создать усилиями самих трудящихся, что царство труда нужно создать на земле, а не на небе. Этим он зажег сердца рабочих и крестьян всего мира надеждой на освобождение. Этим и объясняется тот факт, что имя Ленина стало самым любимым именем трудящихся и эксплуатируемых масс...». Отрывок из этой речи позже будет выставлен в эпиграф к работе В. И.  Недельского «Революция рабов и происхождение христианства» [13].

3) Предпосылки, содержавшиеся в трудах советских историков:

▬ Прототип 1. В 1930 году Л. И. Мадьяр, приведя в качестве серьезного аргумента баснословные цифры о количестве рабов в античном мире, почерпнутые из произведений Ф. Энгельса, прямо заявил, что ни одно противоречие не имело такого серьезного значения для развития античного способа производства, как противоречие между рабами и рабовладельцами [14].

▬ Прототип 2. В 1933 году  Л. Л. Раков, характеризуя роль борьбы рабов с рабовладельцами, писал: «Эта революционная борьба, ломавшая старые общественные отношения, выросшие на основе рабства, ставящего тесные пределы производительности общественного труда, закрывала возможность развития труда свободных самостоятельных производителей, то есть исключала возможность развития самостоятельных свободных производителей как товаропроизводителей, разрешала противоречие античного общества, вела к вызреванию новых отношений» [15].

Вот любопытный пример, который приводит С. С. Неретина, заимствуя его из книги Копрживой-Лурье «История одной жизни» [16], о том, как историк древнего мира С.И. Ковалев открыл «революцию рабов». Аспирант Ковалева Л. Л. Раков готовил к изданию книгу «К проблеме разложения рабовладельческой формации», где доказывал неспособность рабских восстаний перейти в революцию. 20 февраля 1933 г. Л. Л. Ракова разбудили ночью и приказали немедленно явиться в ГАИМК (Государственную Академию Материальной Культуры), где объявили о прекращении тиражирования книги, ибо накануне в корне изменилась точка зрения на этот вопрос. 19 февраля Сталин, выступая на Первом съезде колхозников-ударников, произнес всем известные сакраментальные слова о революции рабов. Из-за этого «открытия» последняя страница книги Ракова, где отрицалась сама возможность подобных революций, была вырвана. Выполнить указание Сталина, то есть подверстать под него факты, взялся Ковалев, прежде, как и Раков, отрицавший это понятие. К концу 1933 г. упомянутая революция была не только обнаружена, но и локализована во времени. Ковалев опирался на тезис, что темпы каждой последующей эпохи интенсивнее предыдущей, потому время «революции рабов» исчислял не годами, а веками, точнее – II-I вв. до н.э.

Нельзя сбрасывать со счетов и «открытие» к этому времени С. А. Жебелева первого рабского восстания на территории СССР. Согласно Жебелеву, раб скифского происхождения Савмак в 107 г. До н.э. убил царя Боспора Перисада V, подняв восстание низших классов. Жебелев пишет об этом достаточно нетривиально: «Он [переворот] возник в результате давным-давно таившейся вражды между классом угнетателей и классом угнетенных, между классом господ и классом рабов. Эта классовая вражда вылилась, в конце концов, в открытую классовую войну» [17].

Примечательно, но хронологическая близость жебелевского «открытия» и сталинского выступления 1933 года играет подчас с исследователями злую шутку. Так, Р. М. Нуреев утверждает, что Жебелев «прямо руководствовался словами Сталина» [18]. Касаясь этой проблемы в своем монографическом исследовании, С. Б. Крих обращает внимание на то, что первая заметка о восстании Савмака опубликована Жебелевым еще в 1932 г., статья же закончена в январе 1933 г., за три недели до выступления Сталина. Стало быть, Жебелев при всем желании не смог бы руководствоваться сталинскими измышлениями.

И в то же время, утверждать, что Сталин был знаком хотя бы с упомянутой заметкой, конечно, неосмотрительно, так что речь идет не о взаимном воздействии, а об общей тенденции [19] – продолжает автор.

*          *          *

Таким образом, понятие «революция рабов»|«рабская революция» (а позже – «революция рабов и колонов») не было сталинским «изобретением», а, наоборот, явилось позаимствованным у ряда исследователей, бившихся в то время (с конца 20-х XX в.) за «правильное понимание» исторического материализма.

Какими соображениями руководствовался вождь народов при этом – доподлинно неизвестно. Желал ли он одним махом прекратить бесплодные дискуссии, либо стремился унифицировать трактовку механизмов перехода от одной формации к другой – можно лишь предполагать. К тому же сам Сталин судьбой своего «научного открытия» не интересовался, а это молчание вождя, казавшееся современникам угрожающе многозначительным, добавляло нервозности в общую атмосферу. Хотя... отсутствие этого самого интереса можно объяснить тем, что Сталин не считал «революцию рабов» своим открытием (или, по крайней мере, «открытием» безупречным), – а потому предпочитал обходить данную тему впоследствии. Впрочем, здесь стоит повториться: осознавал ли «сталинский гений», что его попытка сделать формационный ряд более простым и последовательным является по сути примитивизацией, а «теория революции рабов» – никакая не теория, а если и теория, то абсолютно неприложимая в практике конкретно-исторических исследований – это те вопросы, которые рискуют остаться без ответа.

Как замечает в своей статье Д. В. Малашкин, «несмотря на псевдонаучный характер теории «революции рабов», процесс отказа от нее в отечественном антиковедении происходил долго и сложно» [20]. Этот мучительный в своей длительности процесс изживания концепта «революции рабов», как видится, был обусловлен не в последнюю очередь тем, что И. В. Сталин оказался лишь транслятором идей, царивших (но не господствовавших) в неспокойной и исключительно переменчивой интеллектуальной атмосфере того времени; а потому и «преодоление сталинского идола ТРР (теории революции рабов)» на поверку оказалось «преодолением» историками самих себя в самом широком смысле этого слова. 

Ссылки на источники:

1. Историческое значение трудов товарища Сталина для изучения первобытно-общинного и рабовладельческого общества // Вестник древней истории. – 1949. – № 4. – С. 3–14. – С. 14.
2. Неретина С.С. Слово и текст в средневековой культуре. История: миф, время, загадка. – М.: Гнозис, 1994. – 209 с.
3. Крих С. Б. Образ древности в советской историографии. – М.: Красанд, 2013. – 320 с. – С. 117-118.
4. Крих С. Б. Указ. соч. – С. 118.
5. Иноземцев В. Л. К теории постэкономической общественной формации. – М.: Таурус, Век, 1995. – 336 с. – С. 286.
6. Пригожин А. Г. Карл Маркс и проблема социально-экономических формаций: Докл. на сес. Ин-та истории Коммунист. акад. при ЦИК СССР в память 50-летия смерти К. Маркса 23/III-1933 г. – Л.: ОГИЗ: ГАИМК, 1933.
7. Пригожин А. Г. Проблемы общественных формаций // Под знаменем марксизма. –1930. – № 7-8. – С. 31.
8. Дьяконов И. М. Книга воспоминаний. – СПб.: Изд-во «Европейский дом», 1995. – С. 275.
9. Историография античной истории / под ред. В. И. Кузищина. – М.: Высшая школа, 1980. – 415 с. – С. 338.
10. Энгельс Ф. Происхождению семьи, частной собственности и государства // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. – М., 1961. Т. 21. – С. 149.
11. Крих С. Б. Указ. соч. – С. 120.
12. Недельский В. И. Революция рабов и происхождение христианства. – М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1937. – 76 с.
13. Сталин И. В.  Речь на II Всесоюзном съезде Советов 26 января 1926 года // Правда. – 1924. – № 23 (30 января).
14. Мадьяр Л. И. Предисловие / В кн.: Кокин М., Папаян Г. Цзин-Тянь. Аграрный строй Древнего Китая. – Л.: Изд. Ленингр. Вост. ин-та им. А. С. Енукидзе, 1930. – 183 с.
15. Раков Л.Л. К проблеме разложения рабовладельческой формации // Известия Государственной академии истории материальной культуры. – М.: Соцэкгиз-Гаимк, 1933. – Вып. 66. – 50 с.
16. Копржива-Лурье Б. Я. История одной жизни. – Париж: Atheneum, 1987. – 275 с.
17. Жебелев С. А. Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре // Известия ГАИМК. – Вып. 70. – Л., 1933. – с. 27-28.
18. Всемирная история экономической мысли. – Т. 4. Теория социализма и капитализмв в межвоенный период. – М., 1990. – С. 283.
19. Крих С. Б. Указ. соч. – С. 121.
20. Малашкин Д. В. Как отмирала теория революции рабов // Власть, политика, идеология в истории Европы: сборник научных статей, посвященный 30-летию кафедры ВИМО АлтГУ / под ред. Ю. Г. Чернышова. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2005. – 200 с. – С. 65–69. – C. 69.