Полный текст статьи
Печать

Для понимания социального механизма, движущих сил и перспектив общественных перемен недостаточно знать стратификационную структуру общества. Трансформационная структура формируется под влиянием не только социальной стратификации, но и социально-экономической и культурной дифференциации, которая отражает различия в субъективной мотивации и содержательной направленности трансформационной активности субъектов. Если социальная структура описывает скорее «анатомию» общества, то трансформационная – его «физиологию», способ функционирования и развития.

Трансформационная структура отражает системное качество общества, особо значимое в периоды крутых перемен, а именно – его дееспособность как субъекта самореформирования и саморазвития. Эффективность этой структуры определяется соотношением социальных сил, способствующих либо углублению и закреплению либерально-демократических преобразований, либо сохранению и возрождению институтов советского типа, либо расшатыванию институциональной системы как таковой. Меру этого качества Т.И. Заславская называет инновационно-реформаторским потенциалом общества.

Таким образом, концепция Т.И. Заславской даёт основания, на наш взгляд, считать, что общее направление социетального преобразования России определилось («дилемма «план или рынок» утратила смысл») [1], однако вопрос о возможном типе рыночных отношений и степени демократичности политического строя остается открытым. Такой подход актуализирует вопрос о выборе системы индикаторов для оценки промежуточных итогов трансформационного процесса. В концепции Т.И. Заславской социетальное качество общества характеризуется тремя элементами: совокупностью базовых институтов, социальной структурой и человеческим потенциалом.

Проанализировав различные подходы к исследованию процесса трансформации российского общества, можно сделать вывод, что подавляющее большинство отечественных исследователей, говоря о трансформации, фиксируют тот факт, что трансформация современного российского общества характеризуется возникновением новой социальной (в широком смысле) дифференциации, изменяющей мотивацию деятельности и возможности благосостояния различных категорий населения и, в свою очередь, меняющейся под воздействием изменений этих субъектов. Это комплексный процесс, включающий как собственно социальные, так и экономические, политические и культурные компоненты. Он служит одним из проявлений глобальной тенденции, заключающейся в нарастании активного взаимодействия между безличными структурами и личностно окрашенными действующими субъектами - индивидами и группами. По мнению Н.И. Лапина, важной тенденцией в экономической реформации российского общества является «плюрализация форм собственности, означающая крушение прежде безраздельно господствовавшей государственно-корпоративной собственности».[2].

Тем не менее, не вызывает сомнения то обстоятельство, что и глобальные тенденции своеобразно преломляются на нашем социальном пространстве. Если рассматривать трансформацию как необходимый и неизбежный процесс, то очевидным становится отсутствие теоретически и практически обоснованной политики по социальной реконструкции России, в силу чего такая реконструкция происходит стихийно, непоследовательно, даже иррационально. Это подтверждают и исследования социальной структуры российского общества, проведенные в последние годы: они фиксируют её крайнюю неустойчивость, аморфность, неопределенность. Безусловно, такие тенденции, отражаясь в общественном сознании, рождают массовое ощущение несправедливости происходящего, что не может не дискредитировать политику реформ.

Необходимо учитывать, что в сложном и противоречивом процессе общественных преобразований возникают новые формы социальной дифференциации, во многом изменяющие структуру и динамику жизнедеятельности людей, как на макроуровне, так и на уровне первичных социально-производственных ячеек. Формируется новая система отношений неравенства в социальном пространстве. Меняются соотношение форм собственности, институты власти, происходит исчезновение одних групп и слоев, возникновение других, дробление третьих, изменение социальной роли и статуса четвертых и так далее.

Отечественные социологи с учётом данных обстоятельств исследуют различные аспекты этой проблемы. Здесь можно назвать работы З.Т. Голенковой, Д.Л. Константиновского, В.В. Локосова, Н.Е. Тихоновой, а также ряд коллективных монографий. Тем не менее, многие аспекты данной научной проблемы ещё ждут своего решения.

По мнению большинства социальных исследователей, в современном российском обществе наблюдается отчетливо выраженная тенденция к дезинтеграции социального пространства. Под социальной дезинтеграцией понимается «процесс и состояние распада общественного целого на части, разъединение элементов, некогда бывших объединенными, т.е. процесс, противоположный социальной интеграции. Наиболее частые формы дезинтеграции — распад или исчезновение общих социальных ценностей, общей социальной организации, институтов, норм и чувства общих интересов» [3].

Диалектическая взаимосвязь процессов дезинтеграции и интеграции означает, что одни и те же факторы могут порождать как первый, так и второй процесс. З.Т. Голенкова и Е.Д. Игитханян полагают, что на процессы интеграции социальной структуры переходного российского общества влияют следующие группы факторов: появление новых социальных общностей на базе различных форм собственности (различные слои наемных работников, работников смешанных и совместных предприятий, а также представители новой буржуазии и бюрократии, бизнесмены, свободные профессионалы), консолидация работников отдельных отраслей экономики и секторов профессиональной структуры, возникновение новых видов социальных общностей в системе властных отношений, появление социальных групп, различающихся уровнем материального благополучия.

Одним из наиболее важных последствий либерально-экономических институциональных трансформаций стало изменение положения различных групп населения в экономической иерархии. Перераспределение государственной собственности и возникновение частного сектора, реструктуризация экономики и появление безработицы, сокращение государственных субсидий на социальные цели, либерализация регулирования размеров заработной платы обусловили масштабное увеличение материально-имущественной дифференциации населения. Об этом свидетельствуют, например, чрезвычайно высокие показатели неравенства в распределении доходов, особенно в середине 2000-х годов. По данным Госкомстата, коэффициент неравенства Джини, величина которого составляла в 2001 г. 0,260, вырос к 2004 г. до 0,409. В последствии величина коэффициента Джини несколько уменьшилась, но по-прежнему остается высокой – 0,379 в 2014 г. [4].

Высокий уровень экономического неравенства и его последствия относятся к числу узловых социальных проблем современного российского общества. Одним из условий их эффективного решения с точки зрения экономической и социальной политики является полное и адекватное представление о формирующейся экономической стратификации. Количественные и качественные параметры экономической стратификации могут служить отправной точкой и ориентиром в формировании модели национальной социальной политики. Динамика экономической стратификации дает возможность оценить, насколько масштабны и интенсивны процессы трансформации социально-экономической структуры общества и какова социальная направленность этих процессов. Тенденции изменения экономической стратификации – адекватный критерий того, насколько способствует проводимая экономическая и социальная политика достижению стратегических целей в сфере регулирования материально-имущественного неравенства.

В отечественной науке накоплен большой опыт изучения дифференциации населения по уровню доходов, и существует обширная научная литература, которая, так или иначе, затрагивает проблемы экономической стратификации населения России. Хорошо известны исследования Т.И. Заславской, Н.М. Римашевской, Л.С. Ржанициной, М.А. Можиной, Л.Н. Овчаровой, З.Т. Голенковой, Е.Д. Игитханян, Л.А. Хахулиной и других авторов. Последние годы экономическая стратификация населения России довольно часто рассматривается в контексте проблемы среднего класса. Этому посвящены, в частности, работы Е. Авраамовой, О.А. Александровой, Л.Н. Овчаровой, В.В. Радаева, А. Ситникова, А.Е. Суринова и другие.

Исследование экономической стратификации предполагает анализ объективного и субъективного измерений данного явления.

Объективное измерение экономической стратификации предполагает, прежде всего, выявление социальной анатомии распределения доходов. Распределение семей по размеру среднемесячных совокупных и душевых доходов представляет собой обычно исходный материал для выделения страт, характеризующих тот или иной уровень материального положения [5].

Денежный доход  в данного рода исследованиях был выражен не в рублях, а в количестве прожиточных минимумов, приходящихся на одну потребительскую единицу (в дальнейшем для простоты словоупотребления будем называть эту единицу измерения дохода ПЕ/ПМ).

Экономическая стратификация была построена на основе аналитической шкалы, группирующей население по уровню дохода. Результаты сравнения теоретического и эмпирического распределений в 2004, 2005, 2006, 2008 годах показали, что между ними статистически значимые различия существуют. Однако максимальное отличие эмпирического распределения от границ теоретического находится в пределах 1,7-3%. Данные отчетливо продемонстрировали, во-первых, высокий удельный вес бедных (первая и вторая) и малодоходных (третья) страт в экономической стратификации; во-вторых, заметный сдвиг в сторону бедных и малодоходных страт населения, произошедший после 2001 года. В-третьих, произошла смена модальной страты. В начальной точке (2004 г.) самой многочисленной была относительно благополучная страта с доходами от 1,5 до 2,5 ПМ/ПЕ, но, начиная с 2005 г., место модальной прочно занимает вторая страта с доходами ниже прожиточного минимума (от 0,5 до 1 ПМ/ПЕ). В-четвертых, неуклонно сокращалась численность средних и верхних страт: к концу наблюдаемого периода она составляла менее половины от первоначального уровня. Характерно, что чем более высокодоходной была страта, тем сильнее, в целом, сжимались ее размеры. Таким образом, доминантным процессом изменения конфигурации экономической стратификации было массовое обеднение населения, сползание на более низкие ступени экономической иерархии. Эту тенденцию отражает и динамика среднего по совокупности проминимумного дохода. Так, если в 2004 г. средний житель имел доход, соответствующий 2,47 прожиточным минимумам, то в 2008 г. - 1,48. Снижение величины среднего дохода происходило во всех стратах. Это было особенно заметно на полюсах - в наибеднейшей и самой обеспеченной стратах.

Образно говоря, экономическая стратификация представляет ступени на пути восхождения к богатству. Размещение населения на этих ступенях можно изобразить в виде плоской геометрической фигуры, контуры которой в каждый конкретный момент зависят от количества людей, находящихся на той или иной ступени этой лестницы. Перемещение людей по ступеням будет приводить к изменению формы этой фигуры. Следует, однако, отметить, что не менее существенное изменение формы и контуров экономической стратификации наблюдалось в 2000-2004 гг. Чтобы охватить более отдаленную ретроспективу, были рассмотрены данные государственной статистики. Для этих целей использована информация Госкомстата РФ о распределении населения по уровню дохода за 2000, 2004 и 2008 годы. В соответствии со статистической информацией, именно в 2000-2004 гг. начался рост бедной и низкодоходной части населения и сокращение доли средних и верхних страт. В 2000 г. более 40,0% населения принадлежало к страте с уровнем дохода от 2,5 до 4,5 ПМ на одного члена семьи. К 2004 г. их численность уменьшилась примерно до 20,0%, а к 2008 г. она составляла ориентировочно не более 10,0%. Начиная с 1995 г., экономическая стратификация приобрела черты устойчивости, неизменности. В устойчивости сложившейся формы экономической стратификации можно видеть и положительную сторону: с этого момента не наблюдалось деформации «фигуры» стратификации в худшую сторону. В то же время, она может расцениваться и как консервация последствий тех негативных изменений, которые произошли в 90-е годы. Но в любом случае, сложившаяся стратификация сегодня является самостоятельным фактором, определяющим перспективы ее изменения: сегодняшнее состояние, во многом предопределяет завтрашнее.

Что касается дифференциации между экономическими стратами, а также экономических слоев страты, то показательна, на наш взгляд, величина различий в доходах между полюсными группами – самыми бедными (теми, кто имеет менее половины прожиточного минимума) и самыми богатыми (имеющими более 15 прожиточных минимумов): в анализируемой совокупности, которая репрезентирует, по всей вероятности, не менее 90,0% всего населения России, средняя величина доходов этих групп различалась более чем в 80 раз. Еще одну сторону различий характеризует неравенство в доле «общественного пирога», приходящегося на долю различных экономических страт. Можно, например, сказать, что доля доходов, получаемых самыми бедными, в 5 раз меньше их доли в численности населения. Доля доходов, принадлежащих самым богатым, в 17 раз выше их доли в составе населения. В общей сложности одному проценту самых обеспеченных принадлежит более 12% всех получаемых доходов, что свидетельствует о высокой концентрации денежных ресурсов и о высоком уровне социально-экономического неравенства в российском обществе.

Другой стороной дифференциации между экономическими стратами является существование агрегатов, которые объединяют страты, близкие между собой по величине доходов. Направленность процесса изменения количественного состава крупных структурных единиц экономической стратификации еще раз показывает, что во второй половине 90-х годов средние слои «растаяли» и перестали представлять собой самую многочисленную часть общества.

Если характеризовать потребительское поведение и экономические слои, то покупка дорогостоящих потребительских благ, особенно таких, как квартира, дом, автомашина, осуществляется за счет средств, аккумулируемых в течение того или иного периода времени, как правило, в режиме большей или меньшей жесткости сокращения расходов на удовлетворение других потребностей. Большую роль в осуществлении таких покупок играет помощь семьи, родственников, нередко оказывающих ее безвозмездно. Поэтому даже домохозяйства с минимальными доходами смогли стать обладателями дорогостоящих благ. Различия между долей покупателей отдельных групп благ в разных слоях хорошо видны и статистически значимы. Особенно обращает на себя внимание высокий «покупательный» потенциал верхнего среднего и высшего слоя. Он, конечно, был сильно подрезан в результате августовского кризиса 1998 г. Так, доля купивших автомашины в период, непосредственно предшествующий обследованию, в высшем слое сократилась с 11,1% в 1996 г. до 1,5% в 1998 г. Почти вдвое меньшей, по сравнению с 1996 г., оказалась среди верхнего среднего слоя доля покупателей бытовой техники, мебели, убранства квартиры, товаров культурного назначения. В целом, для экономических слоев характерна высокая степень согласованности с различиями в потребительском поведении, и это прослеживается во все периоды наблюдения. Таким образом, проведенное агрегирование дает возможность увидеть точки перелома в потребительских возможностях населения.

В качестве фона субъективной экономической стратификации выступают следующие представления людей об имеющемся неравенстве. В последнее время различия в материальной обеспеченности между богатыми и бедными не просто увеличились (увеличение отмечают 27,5% опрошенных), а увеличились значительно (так считают 56,8% опрошенных); сложившиеся же в итоге различия очень велики (90,0%) и нынешнее распределение доходов можно назвать скорее несправедливым (85,0%), при этом государство вообще ничего не делает (73,0%), а если и делает, то очень мало (15,0%), чтобы оно было спра­ведливым. Геометрическая фигура, которая соответствует усредненным пред­ставлениям об иерархии по материальному благосостоянию, напоминает колбу с длинным горлышком и широким основанием, поскольку 58,0% населения составляют бедные, 21,0% составляют обеспеченные, богатые, и столько же (21,0%) приходится на долю среднеобеспеченных.

Картина субъективной экономической стратификации, построенная на самооценках материального статуса получается такая: 36% считают себя средне-обеспеченными или имеющими более высокое материальное положение (в том числе 35,0% назвали себя среднеобеспеченными и 1,0% - выше среднего уровня); остальные 64,0% отнесли себя к обеспеченным ниже среднего уровня (47,0%) и к бедным (17,0%). Сопоставление оценок собственного материального положения и предполагаемой доли в обществе бедных показывает, что опрошенные склонны чаще относить к бедным себя, чем других. Из проанализированного материала становится очевидно, и на нижних, и на высших ступенях экономической стратификации отклонение декларируемых доходов от фактической величины, да и вообще отказ указать величину дохода, определяется как субъективными, так и объективными факторами. С ростом фактического дохода, можно предположить, растет влияние именно субъективных факторов: боязнь стать объектом грабежа, боязнь «засветиться» перед налоговой инспекцией, нежелание особенно выделяться, хвастать доходами в условиях, когда еще сохраняется стереотип, что бедность более праведна, чем богатство и т.д.