Творчество В. Е. Максимова в контексте литературной и общественной жизни России
ART 970259
Автор:
М.
М. Глазкова
М.
М. Глазкова Библиографическое описание статьи для цитирования:
Глазкова
М.
М. Творчество В. Е. Максимова в контексте литературной и общественной жизни России // Научно-методический электронный журнал «Концепт». –
2017. – Т. 31. – С.
1221–1225. – URL:
http://e-koncept.ru/2017/970259.htm.
Аннотация. В статье рассматривается творчество писателя русского зарубежья В. Е. Максимова, который в своих произведениях отразил факты личной и человеческой биографии как художественные искания смысла человеческого бытия и гармонии.
Текст статьи
Глазкова Марина Михайловна,кандидат филологических наук, доценткафедры «Русская филология», ФГБОУ ВО «Тамбовский государственный технический университет», г. Тамбовrusfilol37@mail.ru
ТворчествоВ.Е.Максимова в контексте литературной и общественной жизни России
Аннотация.В статье рассматривается творчество писателя русского зарубежья В.Е. Максимова, который в своих произведениях отразил факты личной и человеческой биографии как художественные искания смысла человеческого бытия и гармонии.Ключевые слова:христианские идеалы, чувство патриотизма, духовность, прозрение.
Владимир Емельянович Максимов (27.11.1930 06.03.95) большое и многогранноеявление в русской литературеи вобщественной жизни постсоветского пространства.Не перестает восхищатьстойкостьи последовательность Максимова настоящегорусского патриота, честного и принципиальногохудожника слова. Факты, жестокие реалии современного бытия, трагедия современной России вот что стояло в центре аксиологическихустремлений Максимова. Приспособленчество, политическую конъюнктуру, мещанское благополучие он глубоко презирал.Биографически писатель словно повторил горьковский путь. Родился он, по его же словам, в среде практически самого социального низа [1]. Рано оставшись без отца, материально жил очень трудно. Много читал. Под влиянием Горького ушёл из дома, стремясь найти иную судьбу, скитался, в детдоме вместо настоящих имени и фамилии Лев Алексеевич Самсонов получил новые: Владимир Емельянович Максимов. Потеряв интерес к Горькому, хотя и признавая значение отдельных его сочинений, через свой опыт пришёл к Достоевскому, а через Достоевского к религии. По признанию Владимира Максимова, он считал себя диссидентом, который никак не вписывался в советскую систему. «Я всегда высказывался в резко антикоммунистическом духе, не понимал той системы, не принимал ее и принять не могу. К этому, возможно, располагала меня моя тяжкая судьба, нелегкая судьба моих родителей» [1]. Дед Максимова прошёл ГУЛАГ, хотя был активным участником революции, комиссаром железной дороги. После выхода на свободу он влачил жалкое существование. Отец писателя в годы гражданской войны был в Красной Армии. Являлся членом партии и принадлежал к троцкистским организациям. Писатель был назван в честь этого кумира Львом. После высылки Троцкого из Советского Союза отец В.Максимова был арестован, вышел на волю после смены в НКВД Ежова на Берию. 22 июня 1941 года ушел добровольцем на фронт и был убит.
Горечью проникнуты воспоминания Максимова: «Я очень рано ушел из дому, в 13 лет. Мотался по детским приемникам и колониям. Это горький опыт. Работал в колхозах, на стройке, завербовался на Таймыр, объездил практически всю страну. Чем я только не занимался. Так было до 22 лет»[ 1 ]. Затем Максимов работал в газетах «Сталинскоезнамя»,«Советская Черкесия». На Ставропольесостоялся дебют Максимова как поэта и драматурга, ознаменованный выходом сборникастиховипостановкойегопьес в местном театре. Затем переезд в Москву. Работая в «Литературной газете»,В. Максимов сошелся с той группой людей, которые заняли довольно таки прочное положение в литературе: Станислав Рассадин, Булат Окуджава, Бенедикт Сарнов, Лазарь Шиндель и целый ряд других. Несмотря на последующие расхождения с ними, писатель без тени сожаления вспоминает этот жизненный этап. «К сожалению, мы с ними в последние годы резко и полностью разошлись. Но,во всяком случае, эта школа дала мне очень многое. Люди они были образованные, знающие, я многое от них получил» [1]. Первый сборник стихов и поэм «Поколение на часах»вышел в 1956 году.В 1961 году в сборнике «Тарусские страницы» вышла повесть В.Максимова «Мы обживаем землю», где на основе впечатляющего личного опыта рассказывалось о поисках «аутсайдерами», таежными бродягами, мужественными и неспокойными людьми, своего места в жизни. В 1962 году в журнале «Октябрь», возглавляемом известнымписателемфункционеромВ.А.Кочетовым,
была опубликованаповесть Максимова «Жив человек», снискавшая положительные отклики. В 1963 году В. Максимов становится членом СП СССР, продолжает сотрудничать с Кочетовым в составе редколлегии кочетовского журнала. В 1964 году, как дань времени, вышла в свет «производственная»пьеса Максимова «Позывные твоих параллелей». Одновременно в творчестве Максимова наблюдается усиление трагических нот, прозвучавших в рассказах «Дуся и нас пятеро», «Искушение»,«Шаги к горизонту»(др. назв. «Баллада о Савве»)1963года; в повестях«Дорога»1966года,«Стань за черту»1967года.Усугубляющийся драматический конфликт в душе писателя, обусловленный остротойжизненных коллизий, обнажавших социальное неблагополучие советского общества и искажение в нем нравственных ориентиров, привели писателя к созданию программного романаэпопеи «Семь дней творения»(1971), пронизанного тоской по христианскому идеалу. Проповедническиморализаторский, откровенно тенденциозный пафос жесткой прозы Максимова вместе с тяготением писателя к «босяцкой»романтике, людям «дна»с их неизменной ненавистью к любым благополучным хозяевам жизни, особенно ярко проявившийся в первом романе Максимова, позволяет критикам видеть в его творчестве сплав художественных традиций Ф.М.Достоевского и М.Горького. Одновременно эта тенденция способствовала расцвету публицистики Максимова, затрагивающей вопросы политики, религии, идеологии, литературной жизни, национального самосознания, непримиримой к фальши не только советского, но и постперестроечного общественного устройства (как и западной демократии памфлет «О носорогах») и ассоциирующейся порой с современным русским антизападничеством и «почвенничеством». Углубляет разногласия с советскими властями следующий роман Максимова «Карантин»(1973), где двое в поезде, остановленном в степи изза эпидемии холеры, ищут в друг друге, а затем и в Спасителе опору для духовного возрождения и выхода из круга бесцельного и греховного существования. Опубликованный на Западе и в самиздате, роман послужил поводом для помещения его автора в психиатрическую больницу и исключения из СП (1973). В 1974 писательдиссидент эмигрирует, поселяется в Париже и основывает там журнал «Континент»(до 1992), продолживший герценовские традиции вольного, обличительного русского слова в изгнании. Вокруг издания собрались наиболее активные силы эмиграции «третьей волны»(в т.ч. А.И.Солженицын и А.А.Галич; среди членовредколлегии журнала В.П. Некрасов, И.А.Бродский, Э.И.Неизвестный, А.Д.Сахаров, называвший Максимова «человеком бескомпромиссной внутренней честности»). В интервью с В. Большаковым Максимов говорит следующее: «Этот журнал, и социальный, и политический, держал меня на плаву. На Западе в то время был самый разгар левой волны. И уже за одно то, что журнал финансировался издательством Шпрингера, на меня всех собак вешали. Никогда такого не было, чтобы маленьким эмигрантским журналом занимались едва ли не все крупные печатные органы мира. И «Тайм»писал, и «Вашингтон пост», и «Коррьера делла сера». И все спрашивали: «Почему»Континент «финансирует Шпрингер?»Гюнтер Грасс и Генрих Белль, к которым я отношусь с большим уважением, выступили с открытым письмом по этому поводу. А у них было влияние не только в Германии. В общем, я на этом многое потерял. Передо мной начали захлопываться двери издательств и университетских аудиторий. Зато стали приглашать организации ярко выраженного антикоммунистического толка, что, в общем
то, считалось неприличным. Это теперь товарищ А. Яковлев в антикоммунистах ходит и гордится этим. Когда за это платят. Я же за все это заплатил очень дорого. В литературном смысле проиграл я много. То меня печатали самые престижные издательства в Европе, такие, как «Грассе», «Риссони»или «Шерц»а то начали меня отодвигать на издательскую периферию, в издательства с антикоммунистической репутацией. Это закрывало мне, выходна рынок, ибо книгопродажа здесь в руках у «левых». «И, тем не менее,много я приобрел. Я встретился со многими из тех, с кем я мог только мечтать встретиться. Я близко познакомился и подружился с Александрой Толстой, с Набоковым, с целым рядом крупнейших политических деятелей с Гельмутом Колем, с Менахемом Бегином, с Андреотти. Так что одни потери компенсировались приобретениями духовного плана»[1].«Континент»так или иначе, по крайней мере,в первые три года, выходил на одиннадцати языках. А затем на немецком и русском выходил почти до конца, объединяя вокруг себя людей выдающихся.Высокая оценка деятельности Владимира Максимова как создателя «Континента»содержится в словах Никиты Струве: «Как писатель он остался не только в истории русской литературы, скажем, хотя бы романом «Семь дней творения», он остался в истории Российского государства как Герцен со своим «Колоколом»… «Континент»единственный в течение 17 лет глоток свободы и честного слова». В 90е годы, в один из своих частых приездов в Россию, Максимов передал «Континент»московским литераторам.Во Франции Максимов пишет романы «Ковчег для незваных»(1976), повествующий об освоении Советами Курильских островов после Второй мировой войны, и «Заглянуть в Бездну»(1986), историю любви адмирала А.В.Колчака, оба на подкрепленном документальными сценами и справочными материалами историческом фоне, с отчетливым неприятием большевизма, трактуемого как апофеоз насилия и исторического волюнтаризма, антипод христианской цивилизации; а также роман «Кочевание до смерти»(1994), насыщенный автобиографическими реминисценциями, полный обличений не только советской действительности (особенно через призму рассказа о казачьем мятеже 1920х годов), но и тяжкой атмосферы суетной и деморализованной русской эмиграции. В 1979 году Владимир Максимов начал создавать «Интернационал сопротивления», в руководство которого вошли
Раймон Арон, Ив Монтан, Симона Вей, Ионеску.Цель писателя объединить все силы эмиграции и спланироватьобщую политику против коммунистического империализма. Речь шла о третьих странах об Афганистане, Анголе, Кубе.
1993 год. Расстрел «Белого дома». Болью отозвалось это событие в душе писателя. Вдалеке от Родины он остаётся истинным патриотом, и в эти минуты звучит голос Максимова: «Если ты «наслаждаешься»тем, как избивают и убивают людей, тогда о чём нам говорить?»[2]. Писатель объясняет разрыв с рядом русских поэтов, в частности с Б.Окуджавой: «К сожалению, теперь между мной и большинством из этих людей пролегла кровь. Русская кровь, российская кровь. Им на неё плевать, мне нет» [2]. Спустя год, в 1994 году в Варшаве на конференции «Новые явления в восточнославянских литературах в 80х годах XXвека»А. Щупловым было взято интервью у В. Максимова,в котором писатель определил политическую позицию: «…христианский анархист». Казалось бы, два далёких друг другу понятия. Но, ссылаясь на историю первых христиан, не принимавших власти как таковой, В. Максимов признаётся: «Мне, наверное, будет неудобно при самой идеальной власти. Во мне есть какойто комплекс: вообще не переношу проявление власти во всех видах. Даже в человеческих взаимоотношениях». Своим кредо писатель считает фразу из романа «Карантин»: «Всегда с побеждёнными, никогда с победителями!»[3]В числе очень немногих интеллигентов Владимир Максимов возвысил голос протеста против жестокого насилия, против кровавого беспредела. И отстаивал свою позицию с присущими ему страстью и талантом публициста. Его пламенная публицистика в последние годы жизни звучала на страницах «Правды»и «Советской России». В отличие от многих других писателейэмигрантов третьей волны, Максимов никогда не был пленником антикоммунистических убеждений. Он обладал редким в наше время мужеством бесстрашием перед упрямыми фактами, реальностями жизни. В статье «Янки, убирайтесь домой!»Владимир Максимов объясняет своё понимание неприятия европейской интеллигенцией американского образа жизни. Американцы живут, следуя определённому штампу, не приемля спора, столкновения мнений, серьёзной дискуссии. «Средний американец это «совок наизнанку», заранее уверен, что всегда и во всём он прав, что американская политическая система самая совершенная, что все смертные в нашем грешном мире нуждаются в его советах, помощи, руководстве» [4]. Писатель, пытаясь пробудить национальную гордость, самосознание России, пишет: «…все усилия американской политической системы направлены сегодня на окончательный развал, распад, аннигиляцию нашей страны» [4]. Писатель бросает гневные суждения в адрес А.И.Солженицына, обвиняя его в «почти космическом эгоцентризме»: «Когда я слушаю очередные филиппики нашего уважаемого романиста о Боге, культуре, стране, народе, о будущем России, я уже заранее знаю, что при этом он смотрится в зеркало перед собой и видит одного себя» [2]. По мнению В.Максимова, Солженицын поступился своими принципами, поучениями, переступил через свой народ, заявив после кровавой бойни у Белого дома: «Это неизбежный этап в борьбе с коммунизмом», довольствовался жалкой ролью частного конфидента при пьяном самодуре, сознательно уничтожающем Россию. В последнем интервью, опубликованном в газете «Правда», Владимир Максимов подводит итог прожитому и сделанному: «Я никогда не выступал против России. Я выступал против идеологии. Я считал, что это единственный груз, который мешает России становиться могущественной страной. Это была моя большая трагическая ошибка. … я внутренне разрушаюсь от ощущения полной безнадёжности и полного бессилия повлиять на изменение ситуации. …Если не будет России, то вся моя жизнь абсолютно бессмысленна» [1].Последние двадцать лет жизни писателя прошли в эмиграции, но, по его же признанию, он никогда не был эмигрантом в полном смысле слова, ибо в мыслях и чувствах своих всегда неизменно оставался с Россией, что и было оценено передовыми людьми. Истинны слова С.Залыгина: «…причастен ко всему, обо всём у него болела душа.»Созвучен изложенному и отклик А.Дементьева: «Один из его романов называется «Заглянуть в бездну». Он тоже заглянул в бездну, потому что столько, сколько он пережил за свою жизнь, это заглянуть в бездну. И, тем не менее, он остался человеком высонравственным, удивительно добрым, полным милосердия. Он был верующим, может быть, Бог помогал ему оставаться на высоте добра, справедливости, надежды. И это был человек, прошедший со своей страной через страдания. Он является частью многострадальной России. Патриотические взгляды, благородные гражданские устремления Максимова нашли яркое художественное воплощение в целом ряде его романов, повестей, рассказов. Вместе с героями своих произведений писатель, движимый чувством патриотизма, переосмысливает прошлое, стремится к трезвой, взыскательной оценке явлений и событий современности, не прекращает поиск в людях добра и красоты.Максимова прописали было по ведомству М.Горького: романтизация босячества, монологи, вложенные в уста Сатиных. Но,как бывает при внешнем совпадении, от этого только резче несходство в главном, мировоззренческом. Едва ли признал бы Максимова своим учеником наш основоположник социалистического реализма, который любил посмеяться над Лукой, утверждал, что веритьв Христа всё равно, что верить в химию: «Стремление к вере есть стремление к покою». Но и Максимов никогда не примет такое понимание веры как стремление к покою. Четверть века эмигрантская критика пишет о нём как о последовательном ивместе с тем страшно беспокойном, христианском писателе. Это в нём особенно ценил Генрих Бёлль. Георгий Адамович написал об авторе «Семи дней творения»: «Следуя примеру Достоевского, он в своём повествовании предоставляет слово людям разных настроений и взглядов, сталкивает их, допуская и,повидимому, даже предвидя, что частично правы и другие». Как решающие черты творческой индивидуальности критик отметил его проницательность,встревоженность и духовность.Критик Владимир Бондаренко в статье «Молитва о всех заблудших. Христианская прозаВ.Максимова»сказал о романе «Семь дней творения»как о программном для наших дней произведении: христианское дело Лашковых в их повседневном труде, только он может сохранить нацию. Как формулирует критик, «в терпенье народа беда и спасение России». Весь соцреализм стоял на следующем: бесполезное для строительства социализма было велено искусством не считать. Это «для пользы дела»висело над прозой Максимова изначально, с первых его молодых повестей. Рецензенты, даже когда были благосклонны к нему, как бы в тайной надежде помирить талантливого смутьяна с властями вполне серьёзно объясняли, что его истории о молодых маргиналах, потерявших себя, забивающихся от жизни кто в глухую тайгу, кто в подпол пляшущей танцплощадки, посвоему полезны для дела воспитания подрастающего юношества. Надо было Максимову совершить такой головокружительный вираж от изгоя в своей стране до создателя знаменитого «Континента», прожить большую жизнь в пересоздавшемся мире,чтобы, вернувшись на родину, услышать: от ваших книг прямая польза делу спасения России в создавшейся обстановке.Между тем всё, что ни пишет, лежит в какойто иной плоскости сосуществующей параллельной, хотя и часто пересекающейся с той, где судят искусство по признаку пользы. Его героев,отчаявшихся и разуверившихся, заботят не столько вопросы общественного устройства, сколько гибель собственной души. И всего важнее для автора уловить в человеческой судьбе тот миг, когда человек вдруг понимает: дальше так жить невозможно, надо спасать свою единственную, богом данную душу живую, или хоть в петлю, в ту самую бездну, что разверзлась под ногами. Этот миг он сторожит буквально в каждой судьбе, во всех своих героях, однажды открывшаяся ему истина о неизбежности прозрения для каждого стала художнической страстью. Владимир Максимов сторожит этот миг и в ранних своих повестях, и в сравнительно позднем «Карантине», где две заблудшие души, он и она, застигнутые холерой на какомто диком полустанке, проходят, кажется, все ступени нравственного падения, чтобы в конце всётаки обрести самих себя, найти спасение, ибо «мера боли, которая им досталась, выше их грехов». И самая последняя из опубликованных повестей «Как в саду при долине»тоже ведь об этом.Такие сильные натуры, крепкие орешки больше всего занимают писателя, наверное, потому, что художнику всегда интересней работать по граниту, чем по пластилину, будь то партиец Пётр Лашков или белый адмирал Колчак, вся трагедийная судьба которого сошлась на словах,обращённых к любимой женщине: «страсти, которые бушуют сейчас вокруг меня, не вызывают во мне ничего, кроме жалости и презрения, отныне я готов ко всему и поэтому абсолютно спокоен…моя надежда не в том, чтобы выжить, в том, чтобы достойно умереть»[5]. И назван роман «Заглянуть в бездну». Владимир Максимов непишет, что произошло с героем дальше, за чертой. Но и в тех редких случаях,когда всётаки выводит людей «приобщившихся»даже в высшем порядке, когда человек идёт служить богу (Кирилл в «Балладе о Савве»или Гупак в «Семи днях творения ) всё равно не сулит им какойто иной, райской жизни, пишет о новых испытаниях и новой жизненной маяте. Именно сам акт покаяния, прозрения таков жёсткий, поаввакумовски суровый императив максимовской прозы. Владимир Максимов как раз из тех писателей, кто пишет жизнь,прежде всего,судьбами. Тот путь, который проходит человек к своему неминуемому прозрению, любая кочка и колдобина на этой тернистой дороге говорят ему о бытии больше, чем самые предопределённые характеры, в пути всё дело, в процессе. Да если и с общественной точки посмотреть на этот феномен, тоже ведь выглядит достаточно серьёзно. Сегодня над Россией гремит призыв к всеобщему покаянию: все виноваты, не только палачи, целый народ вынужден был прожить не свою, чужую судьбу. В этом состоит самый жгучий предмет искусства вечный конфликт личности с обществом, с собственной сущностью. Наконец,в самой религии идея всеочищающей исповеди, и того более Страшного Суда, который уготован каждому. В сознании художника всё это переосмыслено в особой сложности и переплетённости. Хотя имеет он дело с такой, казалось бы, малостью, как отдельно взятая человеческая душа. Но как раз через неё и проходят все земные разломы, а спрос с себя воистину страшнее любого другого суда.Однажды Владимир Максимов признался, что ненавидит всё написанное им по причине несоответствия между тем, что хотел сказать, и тем, что сказал. Однако писатель отмечает два произведения, к которым он не относится столь негативно: «У меня есть дветри вещи, к которым я отношусь неплохо. Это части из романа «Семь дней»и неплохие страницы в «Колчаке»[3].В романе «Семь дней творения»воедино слиты психологическая, историческая, философская, социальная и лирическая основы. «Семь дней творения»по сути одна развёрнутая метафора неизбежного людского прозрения, с которого только и начинается творение человека. Она внушена Священным Писанием, Книгой Бытия, отсюда сам духовный сюжет этих повестей звеньев, сложивших в большой роман. Каждый из трудового рода Петра Лашкова посвоему приходит к этому прозрению: и много грешивший брат Андрей, и смиренная дочь Антонина; самого патриарха партийца это настигает уже на склоне дней, на восьмом десятке: жизнь свою он заканчивал тем, с чего бы её начинать следовало. Человек, отринув всё прошлое, встаёт, как перед Богом, с распахнутой душой, в совершенной соей открытости и искренности: да, грешен. Владимир Максимов в статье «В поисках потерянного рая писал: «…когда мы задаём себе извечный русский вопрос «Кто виноват?», я предлагаю каждому из нас прежде всего посмотреть в зеркало». Раздумье о сущности человека и смысле бытия, исповедь души, обретение веры, заключённые в произведении, позволяют говорить о романепокаянии. Через весь роман тянется портретная галерея лиц, изуродованных социальными обстоятельствами. В этом аспекте роман можно рассматривать и как социальноисторический. В чертах поэтики, особенностях повествовательной манеры, а особенно в проблематике и тематике его произведений отразились некоторые знаменательные явления литературного и духовного процесса нашего столетия, в частности поиски выхода из духовного кризиса, осмысления пути России в будущее. Исследователи отмечали, что В.Максимов, откликаясь своими произведениями на духовные процессы современности, как художник стремился опереться, с одной стороны, на традиции русской литературы XIXвека, а с другой стороны, на новаторский опыт современной культуры, советский опыт раскрылся для него в соприкосновении с отечественной гуманитарной традицией. Многие важные стороны исторического и литературного процессов В.Максимов воплотил как факт его писательской и личной биографии, они отразились на логике его художественного поиска. Особое внимание уделял писатель вопросам веры. Это проявилось не только в библейском контексте первого романа «Семь дней творения», но и в поисках христианского сюжета, в материале, который стал основой последующих романов. Давно в мировой литературе используется мотив сна. Постмодернисты продолжают традицию. По М.М.Бахтину, сон это «Возможность совсем другой жизни, организованной по другим законам, чем обычная. Цель такого построения сна создание невозможной в обычной жизни исключительной ситуации, служащей … испытанию идеи и человека идеей» [6]. В постмодернизме также сон несёт и иную нагрузку. Постмодернизм характеризуется особой проницаемостью времени и пространства. В «Семи дней творения»и других произведениях Максимова присутствует мотив сна, наваждения, бреда, в котором герою открывается нечто важное. Исследователь В.Иверни, отмечая частое использование данного приёма построил концепцию творчества Максимова как живописание действительности в образе сна. [7].Первые исследования творчества Максимова восходят к 60м годам. Тогда они имели рецензионный характер. Таковы, например, статьи Е.Осетрова. Позднее, к концу 60х годов,с более фундаментальными работами выступают Л.Аннинский, Ю.Мальцев и ряд других авторов, оценивших писателя в большей степени с идеологических, а не с эстетических позиций. В 1986 году выходит сборник «В литературном зеркале. О творчестве В.Максимова», который объединил под своей обложкой выдержки с критических статей, написанных советскими авторами в 60е годы, а также отрывки из работ западных и эмигрантских критиков. Имя Максимова вошло в учебник профессора американской русистики Э.Брауна, которая рассматривает эмигрантскую русскую литературу как «советскую». В 1996 году в Париже прошли Чтения памяти В.Максимова «Прошлое, настоящее, будущее России», на которых в ознаменование памяти выдающегося русского писателя были прочитаны доклады как представителями русского зарубежья (В.Буковский, В.Кузнецов, Э.Неизвестный, А. Синявский и др.), так и писателями из России (Ч.Айтматов, Л.Аннинский, А.Грачёв, Ю.Давыдов, Ф.Искандер и др.). В последние годы появляются работы, где творчество Максимова рассматривается как идейноэстетическое явление.
Ссылки на источники1.Максимов В.Е. С душевной болью за Россию. Беседа с Владимиром Максимовым// Правда. 1995. № 5557.2.Максимов В.Е. История одной капитуляции // РОАЦ. 10.01.200112063.Максимов В.Е. «Я христианский анархист: мне будет неудобно при самой идеальной власти…» (Интервью с писателем Владимиром Максимовым) //Независимая газета. 2000. № 224.С.9.4.Максимов В.Е. Янки, убирайтесь домой//РОАЦ. 10.01.200112065.Максимов В.Е. Собр. соч.: В 8ми томах. Т.19, М., Терра, 199119936.Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Сов. Россия, 1979. 320 с. 7.Иверни В. Постижение // В литературном зеркале. 1996. С.3458.8.Поэзия и проза «Тарусских страниц»// Литературная газета. 1962. 9 января.
ТворчествоВ.Е.Максимова в контексте литературной и общественной жизни России
Аннотация.В статье рассматривается творчество писателя русского зарубежья В.Е. Максимова, который в своих произведениях отразил факты личной и человеческой биографии как художественные искания смысла человеческого бытия и гармонии.Ключевые слова:христианские идеалы, чувство патриотизма, духовность, прозрение.
Владимир Емельянович Максимов (27.11.1930 06.03.95) большое и многогранноеявление в русской литературеи вобщественной жизни постсоветского пространства.Не перестает восхищатьстойкостьи последовательность Максимова настоящегорусского патриота, честного и принципиальногохудожника слова. Факты, жестокие реалии современного бытия, трагедия современной России вот что стояло в центре аксиологическихустремлений Максимова. Приспособленчество, политическую конъюнктуру, мещанское благополучие он глубоко презирал.Биографически писатель словно повторил горьковский путь. Родился он, по его же словам, в среде практически самого социального низа [1]. Рано оставшись без отца, материально жил очень трудно. Много читал. Под влиянием Горького ушёл из дома, стремясь найти иную судьбу, скитался, в детдоме вместо настоящих имени и фамилии Лев Алексеевич Самсонов получил новые: Владимир Емельянович Максимов. Потеряв интерес к Горькому, хотя и признавая значение отдельных его сочинений, через свой опыт пришёл к Достоевскому, а через Достоевского к религии. По признанию Владимира Максимова, он считал себя диссидентом, который никак не вписывался в советскую систему. «Я всегда высказывался в резко антикоммунистическом духе, не понимал той системы, не принимал ее и принять не могу. К этому, возможно, располагала меня моя тяжкая судьба, нелегкая судьба моих родителей» [1]. Дед Максимова прошёл ГУЛАГ, хотя был активным участником революции, комиссаром железной дороги. После выхода на свободу он влачил жалкое существование. Отец писателя в годы гражданской войны был в Красной Армии. Являлся членом партии и принадлежал к троцкистским организациям. Писатель был назван в честь этого кумира Львом. После высылки Троцкого из Советского Союза отец В.Максимова был арестован, вышел на волю после смены в НКВД Ежова на Берию. 22 июня 1941 года ушел добровольцем на фронт и был убит.
Горечью проникнуты воспоминания Максимова: «Я очень рано ушел из дому, в 13 лет. Мотался по детским приемникам и колониям. Это горький опыт. Работал в колхозах, на стройке, завербовался на Таймыр, объездил практически всю страну. Чем я только не занимался. Так было до 22 лет»[ 1 ]. Затем Максимов работал в газетах «Сталинскоезнамя»,«Советская Черкесия». На Ставропольесостоялся дебют Максимова как поэта и драматурга, ознаменованный выходом сборникастиховипостановкойегопьес в местном театре. Затем переезд в Москву. Работая в «Литературной газете»,В. Максимов сошелся с той группой людей, которые заняли довольно таки прочное положение в литературе: Станислав Рассадин, Булат Окуджава, Бенедикт Сарнов, Лазарь Шиндель и целый ряд других. Несмотря на последующие расхождения с ними, писатель без тени сожаления вспоминает этот жизненный этап. «К сожалению, мы с ними в последние годы резко и полностью разошлись. Но,во всяком случае, эта школа дала мне очень многое. Люди они были образованные, знающие, я многое от них получил» [1]. Первый сборник стихов и поэм «Поколение на часах»вышел в 1956 году.В 1961 году в сборнике «Тарусские страницы» вышла повесть В.Максимова «Мы обживаем землю», где на основе впечатляющего личного опыта рассказывалось о поисках «аутсайдерами», таежными бродягами, мужественными и неспокойными людьми, своего места в жизни. В 1962 году в журнале «Октябрь», возглавляемом известнымписателемфункционеромВ.А.Кочетовым,
была опубликованаповесть Максимова «Жив человек», снискавшая положительные отклики. В 1963 году В. Максимов становится членом СП СССР, продолжает сотрудничать с Кочетовым в составе редколлегии кочетовского журнала. В 1964 году, как дань времени, вышла в свет «производственная»пьеса Максимова «Позывные твоих параллелей». Одновременно в творчестве Максимова наблюдается усиление трагических нот, прозвучавших в рассказах «Дуся и нас пятеро», «Искушение»,«Шаги к горизонту»(др. назв. «Баллада о Савве»)1963года; в повестях«Дорога»1966года,«Стань за черту»1967года.Усугубляющийся драматический конфликт в душе писателя, обусловленный остротойжизненных коллизий, обнажавших социальное неблагополучие советского общества и искажение в нем нравственных ориентиров, привели писателя к созданию программного романаэпопеи «Семь дней творения»(1971), пронизанного тоской по христианскому идеалу. Проповедническиморализаторский, откровенно тенденциозный пафос жесткой прозы Максимова вместе с тяготением писателя к «босяцкой»романтике, людям «дна»с их неизменной ненавистью к любым благополучным хозяевам жизни, особенно ярко проявившийся в первом романе Максимова, позволяет критикам видеть в его творчестве сплав художественных традиций Ф.М.Достоевского и М.Горького. Одновременно эта тенденция способствовала расцвету публицистики Максимова, затрагивающей вопросы политики, религии, идеологии, литературной жизни, национального самосознания, непримиримой к фальши не только советского, но и постперестроечного общественного устройства (как и западной демократии памфлет «О носорогах») и ассоциирующейся порой с современным русским антизападничеством и «почвенничеством». Углубляет разногласия с советскими властями следующий роман Максимова «Карантин»(1973), где двое в поезде, остановленном в степи изза эпидемии холеры, ищут в друг друге, а затем и в Спасителе опору для духовного возрождения и выхода из круга бесцельного и греховного существования. Опубликованный на Западе и в самиздате, роман послужил поводом для помещения его автора в психиатрическую больницу и исключения из СП (1973). В 1974 писательдиссидент эмигрирует, поселяется в Париже и основывает там журнал «Континент»(до 1992), продолживший герценовские традиции вольного, обличительного русского слова в изгнании. Вокруг издания собрались наиболее активные силы эмиграции «третьей волны»(в т.ч. А.И.Солженицын и А.А.Галич; среди членовредколлегии журнала В.П. Некрасов, И.А.Бродский, Э.И.Неизвестный, А.Д.Сахаров, называвший Максимова «человеком бескомпромиссной внутренней честности»). В интервью с В. Большаковым Максимов говорит следующее: «Этот журнал, и социальный, и политический, держал меня на плаву. На Западе в то время был самый разгар левой волны. И уже за одно то, что журнал финансировался издательством Шпрингера, на меня всех собак вешали. Никогда такого не было, чтобы маленьким эмигрантским журналом занимались едва ли не все крупные печатные органы мира. И «Тайм»писал, и «Вашингтон пост», и «Коррьера делла сера». И все спрашивали: «Почему»Континент «финансирует Шпрингер?»Гюнтер Грасс и Генрих Белль, к которым я отношусь с большим уважением, выступили с открытым письмом по этому поводу. А у них было влияние не только в Германии. В общем, я на этом многое потерял. Передо мной начали захлопываться двери издательств и университетских аудиторий. Зато стали приглашать организации ярко выраженного антикоммунистического толка, что, в общем
то, считалось неприличным. Это теперь товарищ А. Яковлев в антикоммунистах ходит и гордится этим. Когда за это платят. Я же за все это заплатил очень дорого. В литературном смысле проиграл я много. То меня печатали самые престижные издательства в Европе, такие, как «Грассе», «Риссони»или «Шерц»а то начали меня отодвигать на издательскую периферию, в издательства с антикоммунистической репутацией. Это закрывало мне, выходна рынок, ибо книгопродажа здесь в руках у «левых». «И, тем не менее,много я приобрел. Я встретился со многими из тех, с кем я мог только мечтать встретиться. Я близко познакомился и подружился с Александрой Толстой, с Набоковым, с целым рядом крупнейших политических деятелей с Гельмутом Колем, с Менахемом Бегином, с Андреотти. Так что одни потери компенсировались приобретениями духовного плана»[1].«Континент»так или иначе, по крайней мере,в первые три года, выходил на одиннадцати языках. А затем на немецком и русском выходил почти до конца, объединяя вокруг себя людей выдающихся.Высокая оценка деятельности Владимира Максимова как создателя «Континента»содержится в словах Никиты Струве: «Как писатель он остался не только в истории русской литературы, скажем, хотя бы романом «Семь дней творения», он остался в истории Российского государства как Герцен со своим «Колоколом»… «Континент»единственный в течение 17 лет глоток свободы и честного слова». В 90е годы, в один из своих частых приездов в Россию, Максимов передал «Континент»московским литераторам.Во Франции Максимов пишет романы «Ковчег для незваных»(1976), повествующий об освоении Советами Курильских островов после Второй мировой войны, и «Заглянуть в Бездну»(1986), историю любви адмирала А.В.Колчака, оба на подкрепленном документальными сценами и справочными материалами историческом фоне, с отчетливым неприятием большевизма, трактуемого как апофеоз насилия и исторического волюнтаризма, антипод христианской цивилизации; а также роман «Кочевание до смерти»(1994), насыщенный автобиографическими реминисценциями, полный обличений не только советской действительности (особенно через призму рассказа о казачьем мятеже 1920х годов), но и тяжкой атмосферы суетной и деморализованной русской эмиграции. В 1979 году Владимир Максимов начал создавать «Интернационал сопротивления», в руководство которого вошли
Раймон Арон, Ив Монтан, Симона Вей, Ионеску.Цель писателя объединить все силы эмиграции и спланироватьобщую политику против коммунистического империализма. Речь шла о третьих странах об Афганистане, Анголе, Кубе.
1993 год. Расстрел «Белого дома». Болью отозвалось это событие в душе писателя. Вдалеке от Родины он остаётся истинным патриотом, и в эти минуты звучит голос Максимова: «Если ты «наслаждаешься»тем, как избивают и убивают людей, тогда о чём нам говорить?»[2]. Писатель объясняет разрыв с рядом русских поэтов, в частности с Б.Окуджавой: «К сожалению, теперь между мной и большинством из этих людей пролегла кровь. Русская кровь, российская кровь. Им на неё плевать, мне нет» [2]. Спустя год, в 1994 году в Варшаве на конференции «Новые явления в восточнославянских литературах в 80х годах XXвека»А. Щупловым было взято интервью у В. Максимова,в котором писатель определил политическую позицию: «…христианский анархист». Казалось бы, два далёких друг другу понятия. Но, ссылаясь на историю первых христиан, не принимавших власти как таковой, В. Максимов признаётся: «Мне, наверное, будет неудобно при самой идеальной власти. Во мне есть какойто комплекс: вообще не переношу проявление власти во всех видах. Даже в человеческих взаимоотношениях». Своим кредо писатель считает фразу из романа «Карантин»: «Всегда с побеждёнными, никогда с победителями!»[3]В числе очень немногих интеллигентов Владимир Максимов возвысил голос протеста против жестокого насилия, против кровавого беспредела. И отстаивал свою позицию с присущими ему страстью и талантом публициста. Его пламенная публицистика в последние годы жизни звучала на страницах «Правды»и «Советской России». В отличие от многих других писателейэмигрантов третьей волны, Максимов никогда не был пленником антикоммунистических убеждений. Он обладал редким в наше время мужеством бесстрашием перед упрямыми фактами, реальностями жизни. В статье «Янки, убирайтесь домой!»Владимир Максимов объясняет своё понимание неприятия европейской интеллигенцией американского образа жизни. Американцы живут, следуя определённому штампу, не приемля спора, столкновения мнений, серьёзной дискуссии. «Средний американец это «совок наизнанку», заранее уверен, что всегда и во всём он прав, что американская политическая система самая совершенная, что все смертные в нашем грешном мире нуждаются в его советах, помощи, руководстве» [4]. Писатель, пытаясь пробудить национальную гордость, самосознание России, пишет: «…все усилия американской политической системы направлены сегодня на окончательный развал, распад, аннигиляцию нашей страны» [4]. Писатель бросает гневные суждения в адрес А.И.Солженицына, обвиняя его в «почти космическом эгоцентризме»: «Когда я слушаю очередные филиппики нашего уважаемого романиста о Боге, культуре, стране, народе, о будущем России, я уже заранее знаю, что при этом он смотрится в зеркало перед собой и видит одного себя» [2]. По мнению В.Максимова, Солженицын поступился своими принципами, поучениями, переступил через свой народ, заявив после кровавой бойни у Белого дома: «Это неизбежный этап в борьбе с коммунизмом», довольствовался жалкой ролью частного конфидента при пьяном самодуре, сознательно уничтожающем Россию. В последнем интервью, опубликованном в газете «Правда», Владимир Максимов подводит итог прожитому и сделанному: «Я никогда не выступал против России. Я выступал против идеологии. Я считал, что это единственный груз, который мешает России становиться могущественной страной. Это была моя большая трагическая ошибка. … я внутренне разрушаюсь от ощущения полной безнадёжности и полного бессилия повлиять на изменение ситуации. …Если не будет России, то вся моя жизнь абсолютно бессмысленна» [1].Последние двадцать лет жизни писателя прошли в эмиграции, но, по его же признанию, он никогда не был эмигрантом в полном смысле слова, ибо в мыслях и чувствах своих всегда неизменно оставался с Россией, что и было оценено передовыми людьми. Истинны слова С.Залыгина: «…причастен ко всему, обо всём у него болела душа.»Созвучен изложенному и отклик А.Дементьева: «Один из его романов называется «Заглянуть в бездну». Он тоже заглянул в бездну, потому что столько, сколько он пережил за свою жизнь, это заглянуть в бездну. И, тем не менее, он остался человеком высонравственным, удивительно добрым, полным милосердия. Он был верующим, может быть, Бог помогал ему оставаться на высоте добра, справедливости, надежды. И это был человек, прошедший со своей страной через страдания. Он является частью многострадальной России. Патриотические взгляды, благородные гражданские устремления Максимова нашли яркое художественное воплощение в целом ряде его романов, повестей, рассказов. Вместе с героями своих произведений писатель, движимый чувством патриотизма, переосмысливает прошлое, стремится к трезвой, взыскательной оценке явлений и событий современности, не прекращает поиск в людях добра и красоты.Максимова прописали было по ведомству М.Горького: романтизация босячества, монологи, вложенные в уста Сатиных. Но,как бывает при внешнем совпадении, от этого только резче несходство в главном, мировоззренческом. Едва ли признал бы Максимова своим учеником наш основоположник социалистического реализма, который любил посмеяться над Лукой, утверждал, что веритьв Христа всё равно, что верить в химию: «Стремление к вере есть стремление к покою». Но и Максимов никогда не примет такое понимание веры как стремление к покою. Четверть века эмигрантская критика пишет о нём как о последовательном ивместе с тем страшно беспокойном, христианском писателе. Это в нём особенно ценил Генрих Бёлль. Георгий Адамович написал об авторе «Семи дней творения»: «Следуя примеру Достоевского, он в своём повествовании предоставляет слово людям разных настроений и взглядов, сталкивает их, допуская и,повидимому, даже предвидя, что частично правы и другие». Как решающие черты творческой индивидуальности критик отметил его проницательность,встревоженность и духовность.Критик Владимир Бондаренко в статье «Молитва о всех заблудших. Христианская прозаВ.Максимова»сказал о романе «Семь дней творения»как о программном для наших дней произведении: христианское дело Лашковых в их повседневном труде, только он может сохранить нацию. Как формулирует критик, «в терпенье народа беда и спасение России». Весь соцреализм стоял на следующем: бесполезное для строительства социализма было велено искусством не считать. Это «для пользы дела»висело над прозой Максимова изначально, с первых его молодых повестей. Рецензенты, даже когда были благосклонны к нему, как бы в тайной надежде помирить талантливого смутьяна с властями вполне серьёзно объясняли, что его истории о молодых маргиналах, потерявших себя, забивающихся от жизни кто в глухую тайгу, кто в подпол пляшущей танцплощадки, посвоему полезны для дела воспитания подрастающего юношества. Надо было Максимову совершить такой головокружительный вираж от изгоя в своей стране до создателя знаменитого «Континента», прожить большую жизнь в пересоздавшемся мире,чтобы, вернувшись на родину, услышать: от ваших книг прямая польза делу спасения России в создавшейся обстановке.Между тем всё, что ни пишет, лежит в какойто иной плоскости сосуществующей параллельной, хотя и часто пересекающейся с той, где судят искусство по признаку пользы. Его героев,отчаявшихся и разуверившихся, заботят не столько вопросы общественного устройства, сколько гибель собственной души. И всего важнее для автора уловить в человеческой судьбе тот миг, когда человек вдруг понимает: дальше так жить невозможно, надо спасать свою единственную, богом данную душу живую, или хоть в петлю, в ту самую бездну, что разверзлась под ногами. Этот миг он сторожит буквально в каждой судьбе, во всех своих героях, однажды открывшаяся ему истина о неизбежности прозрения для каждого стала художнической страстью. Владимир Максимов сторожит этот миг и в ранних своих повестях, и в сравнительно позднем «Карантине», где две заблудшие души, он и она, застигнутые холерой на какомто диком полустанке, проходят, кажется, все ступени нравственного падения, чтобы в конце всётаки обрести самих себя, найти спасение, ибо «мера боли, которая им досталась, выше их грехов». И самая последняя из опубликованных повестей «Как в саду при долине»тоже ведь об этом.Такие сильные натуры, крепкие орешки больше всего занимают писателя, наверное, потому, что художнику всегда интересней работать по граниту, чем по пластилину, будь то партиец Пётр Лашков или белый адмирал Колчак, вся трагедийная судьба которого сошлась на словах,обращённых к любимой женщине: «страсти, которые бушуют сейчас вокруг меня, не вызывают во мне ничего, кроме жалости и презрения, отныне я готов ко всему и поэтому абсолютно спокоен…моя надежда не в том, чтобы выжить, в том, чтобы достойно умереть»[5]. И назван роман «Заглянуть в бездну». Владимир Максимов непишет, что произошло с героем дальше, за чертой. Но и в тех редких случаях,когда всётаки выводит людей «приобщившихся»даже в высшем порядке, когда человек идёт служить богу (Кирилл в «Балладе о Савве»или Гупак в «Семи днях творения ) всё равно не сулит им какойто иной, райской жизни, пишет о новых испытаниях и новой жизненной маяте. Именно сам акт покаяния, прозрения таков жёсткий, поаввакумовски суровый императив максимовской прозы. Владимир Максимов как раз из тех писателей, кто пишет жизнь,прежде всего,судьбами. Тот путь, который проходит человек к своему неминуемому прозрению, любая кочка и колдобина на этой тернистой дороге говорят ему о бытии больше, чем самые предопределённые характеры, в пути всё дело, в процессе. Да если и с общественной точки посмотреть на этот феномен, тоже ведь выглядит достаточно серьёзно. Сегодня над Россией гремит призыв к всеобщему покаянию: все виноваты, не только палачи, целый народ вынужден был прожить не свою, чужую судьбу. В этом состоит самый жгучий предмет искусства вечный конфликт личности с обществом, с собственной сущностью. Наконец,в самой религии идея всеочищающей исповеди, и того более Страшного Суда, который уготован каждому. В сознании художника всё это переосмыслено в особой сложности и переплетённости. Хотя имеет он дело с такой, казалось бы, малостью, как отдельно взятая человеческая душа. Но как раз через неё и проходят все земные разломы, а спрос с себя воистину страшнее любого другого суда.Однажды Владимир Максимов признался, что ненавидит всё написанное им по причине несоответствия между тем, что хотел сказать, и тем, что сказал. Однако писатель отмечает два произведения, к которым он не относится столь негативно: «У меня есть дветри вещи, к которым я отношусь неплохо. Это части из романа «Семь дней»и неплохие страницы в «Колчаке»[3].В романе «Семь дней творения»воедино слиты психологическая, историческая, философская, социальная и лирическая основы. «Семь дней творения»по сути одна развёрнутая метафора неизбежного людского прозрения, с которого только и начинается творение человека. Она внушена Священным Писанием, Книгой Бытия, отсюда сам духовный сюжет этих повестей звеньев, сложивших в большой роман. Каждый из трудового рода Петра Лашкова посвоему приходит к этому прозрению: и много грешивший брат Андрей, и смиренная дочь Антонина; самого патриарха партийца это настигает уже на склоне дней, на восьмом десятке: жизнь свою он заканчивал тем, с чего бы её начинать следовало. Человек, отринув всё прошлое, встаёт, как перед Богом, с распахнутой душой, в совершенной соей открытости и искренности: да, грешен. Владимир Максимов в статье «В поисках потерянного рая писал: «…когда мы задаём себе извечный русский вопрос «Кто виноват?», я предлагаю каждому из нас прежде всего посмотреть в зеркало». Раздумье о сущности человека и смысле бытия, исповедь души, обретение веры, заключённые в произведении, позволяют говорить о романепокаянии. Через весь роман тянется портретная галерея лиц, изуродованных социальными обстоятельствами. В этом аспекте роман можно рассматривать и как социальноисторический. В чертах поэтики, особенностях повествовательной манеры, а особенно в проблематике и тематике его произведений отразились некоторые знаменательные явления литературного и духовного процесса нашего столетия, в частности поиски выхода из духовного кризиса, осмысления пути России в будущее. Исследователи отмечали, что В.Максимов, откликаясь своими произведениями на духовные процессы современности, как художник стремился опереться, с одной стороны, на традиции русской литературы XIXвека, а с другой стороны, на новаторский опыт современной культуры, советский опыт раскрылся для него в соприкосновении с отечественной гуманитарной традицией. Многие важные стороны исторического и литературного процессов В.Максимов воплотил как факт его писательской и личной биографии, они отразились на логике его художественного поиска. Особое внимание уделял писатель вопросам веры. Это проявилось не только в библейском контексте первого романа «Семь дней творения», но и в поисках христианского сюжета, в материале, который стал основой последующих романов. Давно в мировой литературе используется мотив сна. Постмодернисты продолжают традицию. По М.М.Бахтину, сон это «Возможность совсем другой жизни, организованной по другим законам, чем обычная. Цель такого построения сна создание невозможной в обычной жизни исключительной ситуации, служащей … испытанию идеи и человека идеей» [6]. В постмодернизме также сон несёт и иную нагрузку. Постмодернизм характеризуется особой проницаемостью времени и пространства. В «Семи дней творения»и других произведениях Максимова присутствует мотив сна, наваждения, бреда, в котором герою открывается нечто важное. Исследователь В.Иверни, отмечая частое использование данного приёма построил концепцию творчества Максимова как живописание действительности в образе сна. [7].Первые исследования творчества Максимова восходят к 60м годам. Тогда они имели рецензионный характер. Таковы, например, статьи Е.Осетрова. Позднее, к концу 60х годов,с более фундаментальными работами выступают Л.Аннинский, Ю.Мальцев и ряд других авторов, оценивших писателя в большей степени с идеологических, а не с эстетических позиций. В 1986 году выходит сборник «В литературном зеркале. О творчестве В.Максимова», который объединил под своей обложкой выдержки с критических статей, написанных советскими авторами в 60е годы, а также отрывки из работ западных и эмигрантских критиков. Имя Максимова вошло в учебник профессора американской русистики Э.Брауна, которая рассматривает эмигрантскую русскую литературу как «советскую». В 1996 году в Париже прошли Чтения памяти В.Максимова «Прошлое, настоящее, будущее России», на которых в ознаменование памяти выдающегося русского писателя были прочитаны доклады как представителями русского зарубежья (В.Буковский, В.Кузнецов, Э.Неизвестный, А. Синявский и др.), так и писателями из России (Ч.Айтматов, Л.Аннинский, А.Грачёв, Ю.Давыдов, Ф.Искандер и др.). В последние годы появляются работы, где творчество Максимова рассматривается как идейноэстетическое явление.
Ссылки на источники1.Максимов В.Е. С душевной болью за Россию. Беседа с Владимиром Максимовым// Правда. 1995. № 5557.2.Максимов В.Е. История одной капитуляции // РОАЦ. 10.01.200112063.Максимов В.Е. «Я христианский анархист: мне будет неудобно при самой идеальной власти…» (Интервью с писателем Владимиром Максимовым) //Независимая газета. 2000. № 224.С.9.4.Максимов В.Е. Янки, убирайтесь домой//РОАЦ. 10.01.200112065.Максимов В.Е. Собр. соч.: В 8ми томах. Т.19, М., Терра, 199119936.Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Сов. Россия, 1979. 320 с. 7.Иверни В. Постижение // В литературном зеркале. 1996. С.3458.8.Поэзия и проза «Тарусских страниц»// Литературная газета. 1962. 9 января.
