Угроза неоязычества в России

Быть может, нам грозит опасность вновь превратиться в людей каменного века,
ибо мы, собственно говоря, никогда не перестаём ими быть
К. Ясперс [1, c. 56] 

Идеализация прошлого народа, его истории, возврат к корням, истокам – вещь обычная и даже типичная для любой культуры. Идеи культурного ренессанса того или иного пласта национального прошлого неизбывно находят своих сторонников и иногда становятся реальностью. Разумеется, подлинный возврат к прошлому невозможен, так как история не повторяется, но сама по себе тенденция к реставрации старых, уже ушедших идеалов как социокультурный фактор способна радикально повлиять на культуру и даже определить вектор ее развития. Однако возрождение старого в новом обличье зачастую таит в себе опасность регресса, деградации. И в этом смысле задача культурологов – вовремя ее увидеть, оценить, показать, разобраться в причинах и возможных следствиях.

Применительно к теме нашей статьи мы задаемся вопросом – не является ли угрозой для России набирающая силу идеализация ее языческого прошлого? В качестве комментария, указывающего на серьезность и актуальность проблемы, приводим слова известного ученого П.С. Гуревича: «Сейчас нередко появляются работы, в которых прославляется древняя языческая культура Руси. Некоторым культурологам кажется, что Россия теперь стоит, как витязь на распутье. Три пути перед нею: христианство, язычество, атеизм» [2, c. 315]. Для подтверждения мысли Гуревич приводит цитату культуролога Б.Ф. Сушкова: «Я выбираю иной путь, – исконное славянское язычество, которое отнюдь не замкнутый круг, а и есть тот самый древнейший, первородный, единственно реальный, а стало быть, и правильный путь, по которому идут все народы мира – и христиане, и мусульмане (если они не фундаменталисты), и буддисты, мощно разветвляясь в едином потоке мировой цивилизации. И на который вступил, наконец, и русский народ, правда, крайне нерешительно, с большим опозданием, то и дело озираясь назад. Но страх перед свободой проходит, энергия уже освобождается» [2, c. 315]. 

А вот мнение представителя Православной церкви священника Родиона, автора книги «Люди и демоны»: «В настоящий период в результате краха коммунистической идеологии большая часть народа отошла от ложных идеалов, но и не вернулась к своим прежним историческим духовным ориентирам… то, что насаждается СМИ, сегодня является порождением самых темных сторон падшей человеческой личности. Можно с уверенностью констатировать, что в отечественной культуре происходят ныне опасные процессы, ставящие под вопрос исходные ценности русского бытия… Распадается самобытность, уничтожаются остатки культурно-исторической традиции нашего народа» [3, c. 233-234]. Священник Родион отмечает далее: «Атеистическая идеология … уходит с исторической сцены. Ее место занимает религиозная синкретическая смесь, обладающая сильной отрицательной мистикой… Русский народ сегодня … находится на грани духовного и физического вырождения, а, следовательно, и уничтожения. Прервана культурно-историческая традиция, растоптаны идеалы, едва теплится православная вера» [3, c. 251].

В условиях потери духовно-нравственных ориентиров русской нации, на фоне принявших угрожающие размеры скуки, безразличия, алкоголизма и утери смысла жизни идея возрождения славянского язычества и смежных с ним культов представляется некоторым националистам как панацея, некое радикальное возбуждающее средство, способное пробудить нацию от духовной спячки. И ранее, в годы тоталитаризма, в нашей стране много писалось о преимуществах язычества перед православием, так как культ вождя, силы и жестокости был созвучным тоталитарной идеологии. Поэтому уже и не особенно удивляешься, когда читаешь сожаление Сушкова о победе христианства над язычеством в России: «Жаль, эти варяги, которые пришли на Русь «править порядок», не привели с собой и своего бога Одина – бога Силы и не привили его молодому славянскому народу-пантеисту. Теистическая религия к нам пришла с юга – религия расслабленного, старческого народа и таковым же на тысячу лет сделала сильный и свободный молодой славянский народ» [2, c. 317-318]. Кстати сказать, кельтская скандинавская древнегерманская мифология сегодня крайне популярна в России. Шаманские культовые практики друидов, включающие в себя руническую магию, использование галлюциногенных свойств мухоморов для вхождения в шаманский транс и культивирование неких тайных знаний друидов, в крупных городах России становятся заметным явлением. Параллельно с этим множится число «толтеков», последователей эзотерического шаманского учения К. Кастанеды, которых среди молодых людей в мегаполисах уже больше, чем христиан. Кастанедизм, «учение дона Хуана», «путь воина», «человека знания» уже давно стал религией, языческие корни и атмосфера которой для специалистов очевидны, несмотря на неплохую, даже талантливую философскую рефлексию доктора Кастанеды. Книги Кастанеды во всем мире выходят огромными тиражами. Правда, сам автор статьи не считает учение Кастанеды опасным для кого бы то ни было (смотри, например, книгу Дональда Ли Уильямса, представителя аналитической психологии «Пересекая границу… Психологическое изображение пути знания Карлоса Кастанеды», выпущенную тиражом в 40 000 экземпляров (!) в Воронеже в 1994 году), но считает весьма показательным в смысле реальной популярности неоязыческих культов.

Причины новых поисков собственной культурной идентичности и тяги ко всему исконно русскому, изначальному очевидны. На них в частности указывает В.В. Налимов: «Революция смела все русское. Был провозглашен интернационализм. Все прошлое – русское – надо было уничтожить раз и навсегда. Народ, освобожденный от своего прошлого, должен был перескочить в безнациональное будущее, предначертанное великой Идеей» [4, c. 59]. «И теперь вдруг становится очевидным, что народа – русского народа – не стало. Остались люди – отдельные человеки, говорящие по-русски, но не образующие единого социального организма – русской нации» [4, c. 56]. «В психологических пространствах русский дух скорчился, съежился, стал угасать. Дух народа потерял свою энергетику» [4, c. 60]. Всхлестнуть энергетику, а заодно и вернуть национальное самосознание русских, по мнению некоторых культурологов и национальных активистов, способно язычество как подлинно русское явление. Природа не терпит пустоты, а человек – духовной пустоты. Образовавшийся в душе русского человека вакуум нужно чем-то заполнить, и это должно быть что-то свое, родное, знакомое. Но насильственно оторванному от живого нерва православия русскому, воспитанному в светской секуляризованной культуре, в светской же школе в духе научного мировоззрения, не так-то просто вернуться в лоно родной Православной церкви. Православие – это по-настоящему серьезно, это большая ответственность и самоответственность, тяжелый, каждодневный как физический, так и духовный труд, от которого русский человек отвык. Русский человек, как известно, ленив, не любит трудиться. К слову сказать, в русском языке есть сорок глаголов, обозначающих избегание работы: сачковать, отлынивать, увиливать, филонить, закосить, забить и т.д. Как писал еще в 1922 году Л.П. Карсавин, «мы мудро выжидаем, а, выжидая, ленимся. Русские люди действительно ленивы, что весьма соответствует потенциальности всей русской культуры» [4, c. 159]. По мнению философа М.К. Мамардашвили, русский человек «не уважает самого себя и поэтому не уважает других. А не уважает себя, потому что не потрудился, то есть не проделал работы души, о которой я говорил, – это одно из первых христианских требований. Не развил самой почвы, на которой бы основывалось его уважение к себе…» [5, c. 273]. В качестве одной из причин русской трагедии Мамардашвили приводит тот факт, что душа русского человека в своё время не была как следует перепахана христианством.

С другой стороны, язычество предлагает «легкий путь», даже игру, забаву, развлечение, не требуя взамен ни духовных затрат, ни усилий, ни самопожертвования. Наверное, поэтому язычество так и не было окончательно побеждено христианством, никогда не уходило из русской культуры, соседствуя с православием, проникая в него. Как пишет В.В. Налимов, «еще и сейчас в некоторых селах России, даже в западной ее части (например, в Полесье) можно наблюдать в неприкосновенной целостности магизм древнего язычества. Там вы встретите и колдунов, и ведьм, и множество охранительных обрядов…; там вы услышите слова, обладающие магической силой. Там в фольклоре вы узнаете об удивительно интересных космогонических представлениях язычества» [4, c. 74].

Однако одно дело – пережитки язычества, и совсем другое – возрождение его в новом качестве. Чтобы понять, чем грозит нам язычество, уясним сущность данного феномена. Как указывает П.С. Гуревич, «слово «язычество» происходит от церковно-славянского «языцы», то есть «иноземные народы», и обозначает нехристианские религии, использующие многобожие (древнегреческий Зевс, египетский Ра, славянский Перун). Эти боги олицетворяли стихии природы. В языческих культурах почитались также божества отдельных природных объектов (демоны, нимфы, лешие, дриады, водяные и др.). Существо языческих культов заключается в магическом воздействии на природу» [2, c. 316].

Наряду с магизмом и пантеизмом, особенностью языческих культов является синкретизм и эклектичность. Языческие, то есть ранние формы религии – дорефлексивны, основаны на архаическом, мифологическом, пралогическом мышлении (правополушарном), которое некритично, непоследовательно, нелогично и нечувствительно к противоречиям. Поэтому в языческих религиях мы встречаем целые нагромождения самых разнородных представлений, идей, символов, образов, персонажей. Столкнувшись с новым поверием, язычник не рассуждает, а попросту включает его в круг своих разношерстных религиозных представлений, понятий, нимало не заботясь о соответствии всему комплексу веры. То есть язычество – крайне неразвитая, недифференцированная, неразработанная, неотрефлексированная религия, с крайне низким уровнем абстракции, отсутствием догматики и богословия, но обилием наглядной конкретики, массой поверий и суеверий, рудиментарных бессознательных психологических комплексов.

Вот почему борьба христианства с язычеством велась в русле общей борьбы с суевериями, магизмом, идолопоклонничеством.  Слово «суеверие» означает суетную веру, то есть ложную, сиюмитную, обусловленную множеством предрассудков. Язычник психологически крайне зависим от своих бессознательных комплексов, «идолов», порабощен ими. Поэтому синоним язычника – идолопоклонник. Его служение идолу – не добровольное, носит характер навязчивости, принудительности, напоминает служение человека своей страсти. Но идеи личности язычество не знает, как не знает идей трансцендентального и гуманизма. А значит, и свобода для остающегося в язычестве недостижима. В качестве одного из атрибутов язычества Гуревич называет культ насилия: «Язычник не признает равенства людей. В языческом коллективе всегда есть вождь. Он является олицетворением грубой и жестокой силы. Остальные люди представляются общей массой, без различения особенностей каждого человека, – патриархальное общество с его культом рода. Смерть или страдание отдельного человека вообще никто не замечает. Тот, кто сильнее других, может совершить убийство. Но испытывает ли раскаяние? Нет, чувство личной вины еще не проявлялось. Кровная месть метила жертвы» [2, c. 317].

Наконец, еще одной особенностью языческих культов является их эзотеричность – доступность только для своих, посвященных и закрытость для посторонних, чужаков. Этот признак явно отличает языческие, закрытые религии от демократических, открытых для любого желающего, – христианства, мусульманства, буддизма. Древнеегипетская иероглифика носила сакральный, кастовый характер. По этой причине, кстати, традиция иероглифики и выродилась в начале первого тысячелетия.

Указанных особенностей язычества вполне достаточно, чтобы увидеть в нем угрозу для современного цивилизованного общества. По существу, язычество является одним из проявлений варварства в культуре. По поводу идеи варварства петербургский культуролог Сапронов пишет: «Мотив варварства в его различных модификациях так или иначе сводится к одному: варварство – это своего рода природность, но уже в рамках культуры… Природу в пределах культуры представляют собой, скажем, малообразованные, непросвещенные слои населения в странах, далеко продвинувшихся в культурном развитии… Культура преодолевает природу, но … срывается культура в нечто низшее и худшее, чем природа. Послекультура варварства – это самоизживание, путь в ничто… В перспективе такого понимания варварства, а оно навязывается нам принудительно очевидными реалиями XX века, в культуре начинают проглядываться изначально чуждые ей черты демонизма» [6, c. 17].

Если культура, по образному выражению Ф. Ницше, это «тонкая яблочная кожура над раскаленным хаосом», то возврат к язычеству будет означать прорыв этой кожуры. «Язычество постоянно воскрешается в тонкой пленке культуры», – считает Гуревич [2, c. 317]. Раскрывая связь язычества с "послекультурой варварства", хотим напомнить известный факт: победе фашизма в Германии предшествовал небывалый рост неоязыческих сект. А сам Адольф Гитлер, обещая своим приближённым после войны дать народу Германии новую религию, неоднократно попутно заявлял, что хочет сделать из детей Германии хороших новых варваров. Именно этой цели и служила организация "гитлерюгенд".

По мнению Налимова, «любая культура многослойна. Самый нижний ее пласт – детская культура. Это эмбриональный период – в детской культуре народ переживает свое прошлое. И оказывается, что детская культура нашей страны глубоко магична» [4, c. 74-75]. Анализируя гибель царской России, Налимов приходит к выводу об активизации детского, эмбрионального, языческого пласта культуры, который прорвал более цивилизованные наслоения. Он пишет: «Итак – что же произошло в нашей стране? Под покровом обрядового православия Россия прежних дней жила в мире славянского магического язычества» [4, c. 74]; «Революция всколыхнула Россию… А сам марксизм принял формы удобные для магического восприятия» [4, c. 75].

Чем же привлекает язычество наших современников? Прежде всего, своей экзотичностью, экстравагантностью, колоритом, своими внешними атрибутами – яркими, запоминающимися образами, символами, персонажами, воздействующими на воображение и подсознание. Также своей «элитарностью», эзотеричностью, доступностью не для всех, альтернативностью (исключительностью).

Поэтому сегодня мы наблюдаем рост языческих культов: оккультизма, магии, астрологии, шаманизма, Вуду. Создаются новые языческие религии. Хоть учение Порфирия Иванова поначалу выглядит как оригинальная система закаливания организма, в действительности представляет собой молодую языческую религию, суть которой – обожествление Природы и Человека. Согласно этому учению, человек должен жить по Природе, активно взаимодействовать с ней на основе полного взаимного доверия. Такое взаимодействие достигается с помощью «погружения» в суть стихий: земли, воздуха и воды [7, c. 105].

Не являясь собственно языческими религиями, явно имеют языческие корни популярный ныне фэн-шуй («культ земли и воды»), практика татуировки и пирсинга, обычай ношения талисманов и амулетов, даже культ рок-музыки. Пожалуй, нигде так не царствует дух язычества, как в современной рок-музыке, хотя вопрос о ее религиозности остается открытым. Но вот что можно прочитать в аннотации к книге В.А. Посиделова «Магия рок-музыки»: «Современная рок-музыка – не что иное, как урбанистическая религия. Рок-звезды – божества, которым поклоняются миллионы людей разных возрастов… Рок-н-ролл в России прижился подобно христианству и за значительно более короткий срок. Однако корни язычества неискоренимы. … Магия возникла в первобытном обществе и стала элементом обрядов всех религий. Современное общество своим существованием доказало, что оно до сих пор первобытнообщинное. Рок-музыка, без сомнения, – универсальная религия» [8, c. 2]. Здесь можно напомнить, что рок-н-ролл – музыка афроамериканского происхождения, чернокожих последователей Вуду. Большинство мелодий и ритмов этого течения были взяты непосредственно из практики афроамериканских колдунов. Да и сам рок-концерт весьма напоминает камлание, где участники входят в первобытный шаманский транс, испытывают экстаз. Языческий характер рок-культуры не остался незамеченным Русской Православной церковью, да и сама нарочитая символика, атрибутика этой субкультуры не оставляет в этом сомнений, намеренно подчеркивает свой генетический признак.

Под поверхностным слоем цивилизованности и культуры, в темных глубинах человеческой психики дремлет язычник, дикарь, варвар, то есть, по терминологии К.Г. Юнга, архаические психические функции, мифологический способ мышления. Как пишет историк А. Пензенский, «язычество в сознании людей изживается медленно: недостаточно сбросить идолов и воздвигнуть храмы, украшенные крестами» [9, c. 245-246]. По словам К.Г. Юнга, магия – это «функция архаического характера» [10, c. 316]. Объективированная форма бессознательного завораживает, психически воздействует на человека, в этом причина поклонения магическим функциям [11, c. 476]. Юнг заключает, что фантастическое мышление, являющееся особенностью архаических народов и детей, «пользуется широким простором и в нас, в современных взрослых людях, и что оно вступает в свои права, как только прекращается определенно-направленное мышление» [12, c. 39]. Юнг считал: лишь немногим индивидам в эпоху интеллектуального превознесения удается сбросить мифологию, огромное же большинство никогда не освобождается от нее. Тут не помогает никакое просвещение, оно разрушает лишь преходящую форму. Причем Юнг отмечал: «Сила влечений, скопившихся в цивилизованном человеке, страшно разрушительна и гораздо опаснее влечений первобытного человека, который постепенно, понемногу изживал свои негативные влечения» [10, c. 149].

В этом смысле пробуждение языческого пласта культуры и психики у цивилизованных народов, наподобие того, как это произошло в Германии 30-х годов (имеем в виду модернизированный культ древнегерманского язычества) всегда приобретает явно ненормальные, чудовищные, крайне уродливые и извращенные губительные формы. Вот что пишет об этом Налимов: «…В германском эзотеризме всегда сохранялась тоска по прошлой – древней, исконно немецкой культуре. Долго зрел протест и, наконец, вышел на поверхность… Все это – проявление магизма в истории наших дней. Сколь наносным и поверхностным оказался научный критицизм – как легко он уступил место древним, глубинным представлениям германского народа во дни его унижения» [4, c. 167].

Конечно, современная Россия – далеко не Германия 30-х годов, и в глобальном масштабе язычество нам не грозит: слишком большой, трудный и серьезный культурно-исторический путь проделала наша страна, чтобы скатиться в такую пропасть.

Но не следует забывать, что мы живем в эпоху, когда человек остался без опеки социальных институтов, предоставлен сам себе, а значит, является заложником своей собственной психики, архаические пласты которой легко могут быть активизированы через литературу, прессу, Интернет, СМИ. Не случайно еще в начале 90-х Налимов писал: «Нам страшны не только и не столько атомные устройства, наркотики, террор и грабежи, сколько телевизор и компьютер. Думать стало некогда и неохота» [4, c. 197]. Угроза виртуальной реальности заключается в том, что, взаимодействуя с ней, в действительности человек остается наедине с собой, в духовной изоляции, а значит, легко становится жертвой собственных бессознательных языческих психических комплексов. Причем эти комплексы намеренно эксплуатируются некоторыми политическими, экономическими и религиозными группами. Сознание современного человека все более мифологизируется через всевозможные электронные устройства, постепенно оязычиваясь. К тому же наши современники стали меньше читать и думать, что снижает уровень критического восприятия информации. В результате у проблемы веры и верований актуализируется дидактический аспект [13], рассмотрение которого – одно из возможных направлений нашего дальнейшего исследования.

В таких условиях язычество может распространяться незаметно и практически бесконтрольно, проникая во все формы культуры и сознания. Такая угроза представляется нам вполне реальной. Ведь, как известно, сон разума всегда порождает чудовищ.