Мотив безумия «гоголевского типа» в рассказе «Красная корона» М.А. Булгакова

Мотив безумия, доминирующий в «Петербургских повестях» Н.В. Гоголя, становится ключевым и для булгаковского творчества. Художественно осмысливая эпоху ХХ века как бредовую, сумасшедшую реальность, М.А. Булгаков обращается к тем произведениям Н.В. Гоголя, в которых безумие приобретает онтологический характер («Невский проспект», «Портрет», «Записки сумасшедшего»).

Феномен безумия в булгаковском творчестве исследовался В.В. Лакшиным [1], Л.М. Сорокиной [2], Ф.Ф. Фархетдиновой [4], Е.В. Шабалдиной [4] в контексте его оригинального авторского раскрытия. 

Большинство литературоведов, рассматривающих проблему безумия в литературе, говорит о необходимости «ограничить рамки употребления термина «безумие» [1, с. 67]. Традиционно выделяют безумие как собственно потерю рассудка и безумие как способ «выйти за пределы себя».

Для творчества Н.В. Гоголя, как верно отмечено Г.Г. Хубулавой, характерно сближение безумия с «мистическим, молитвенным отчуждением», что способствует «духовному просветлению» героя [5, с. 61]. Так, например, в «Записках сумасшедшего» Гоголя происходит «жертвенное самосожжение души» Поприщина ради постижения некоей истины.

«Безумие гоголевского типа» характерно для ранней прозы М.А. Булгакова (рассказ «Красная корона»). В 1926 году, когда Булгаков работал над пьесой «Бег», уже обнаруживается отход от гоголевской трактовки «безумия» и усложнение и раскрытие этого феномена в авторской интерпретации, что будет рассмотрено нами в настоящем параграфе.

В поздний период творчества «безумие» осмысливается писателем как «многослойный», сложный феномен, являющийся одновременно  и способом духовного просветления, и способом самопознания, и жертвенностью, и потерей своего «Я», и собственно потерей рассудка, что находит отражение в драматических произведениях «Адам и Ева» (1931), «Дон Кихот» (1938), романе «Мастер и Маргарита» (1927-1940). В последних, названные нами произведениях, преобладает собственно булгаковский подход к пониманию и раскрытию «безумия» и образов «безумцев», а «гоголевское влияние» практически не ощутимо.

 В 1922 году М.А. Булгаков написал автобиографический рассказ «Красная корона», в котором впервые «поднимается тема  безумия, умопомешательства как великой беды» [4, с. 167].

В рассказе «Красная корона», имеющем   подзаголовок «История болезни», в образе героя-повествователя с больным сознанием показано целое поколение современников, чьи разум и душу покалечила гражданская война. Герой не имеет имени, что свидетельствует об обобщенном, собирательном образе. Друг и сослуживец Коля обращается к нему, называя «братом»: «Он меня почему-то никогда не называл по имени, а всегда – брат» [6, с. 445]. Это подчеркивает людское родство: все люди – братья. Кроме того, подобное обращение подчеркивает и ужас происходящей гражданской безумной, братоубийственной войны.

Герой «Красной короны» винит себя в смерти брата Коли, которого он поклялся привезти живым к матери. Жестокая война не позволила сдержать герою его обещание, она забрала жизнь молодого Коли раньше, чем тот успел вернуться домой. Герой без имени испытывает чувство вины, ужаса перед бессмысленной, нелепой смертью брата: «…Уехал в серенькой фуражке, вернулся в красной… Не было волос, и не было лба. Вместо него был красный венчик с желтыми зубьями-клочьями. Всадник – брат мой, в красной лохматой короне, - сидел неподвижно на взмыленной лошади, и, если б не поддерживал его бережно правый, можно было бы подумать: он едет на парад»[6, с. 446].

М.Н. Антипьева в статье «Как простить себя, или нравственная поэтика в творчестве М.А. Булгакова» верно отмечает, что герой-рассказчик тоже является носителем «короны»: «Главный герой носит красную корону в виде мучающего сна о смерти брата и повешенного солдата, с щекой, вымазанной сажей» [7, с. 180].

Главный герой является жертвой страшных событий и, как следствие, носителем «красной короны». Но его «корона» существует лишь в его больном, истерзанном сознании как напоминание о смерти невинного, как знак роковой ошибки героя, проявленного им малодушия.

Терзающая его мука совести - и есть его «красная корона».

Булгаковский герой-повествователь, как мы сказали выше, является собирательным образом для всех тех, кто был невольно втянут в революцию. Поэтому «красная корона» является знаком общественной болезни, происходящей от осознания нереализованных сил и возможностей, неспособности «переиграть» жизнь и помочь «брату».

Коля является к главному герою во сне, и приходы эти сводят с ума: «Я ко всему привык. <…> но к его приходам я привыкнуть не могу. В первый раз, еще внизу, в №63, он вышел из стены. В красной короне. В этом не было ничего страшного. Таким его я вижу во сне. Но я прекрасно знаю: раз он в короне, значит - мертвый» [6, с. 446]. Герой видит во сне убитого Колю, который «губами, запекшимися кровью», повторяет одну и ту же фразу: «Брат, я не могу оставить эскадрон» [6, с. 446]. В рассказе таким образом ставится и проблема ответственности за ближнего, за «боевого брата», офицерской чести и совести (которая будет затронута Булгаковым и в первом романе «Белая гвардия»).

Лишь однажды герой «Красной короны» увидел Колю в светлом образе, веселого и живого: «…В дверях стоял он, и буйная радость зажгла мое сердце. Он не был всадником. Он был такой, как до проклятых дней. В черной тужурке, с вымазанным мелом локтем. Живые глаза лукаво смеялись, и клок волос свисал на лоб» [6, с. 447]. Герой с легкостью поверил в собственный сон, где «зловещего дня» не наступает, и «бремя угрызения» не терзает душу.

Доброму, радостному сну противопоставлена суровая действительность, свидетельствующая о реальности революционных событий, о смерти брата. В воспаленном сознании героя возникает мысль, что возвращение его кошмара не случайно: «Чтобы усилить мою адову муку, все ж таки пришел, неслышно ступая, всадник в боевом снаряжении…» [6, с. 447].

В «Красной короне» акцентирована социальная мотивировка безумия героя, что было свойственно и «Запискам сумасшедшего» Н.В. Гоголя: писатели изображают социальное безумие, порожденное ненормальным устройством общества.

А.Ф. Лосев отмечал, что умопомешательство гоголевского Аксентия Поприщина («Записки сумасшедшего») связано с его «смешением» с безумным миром: герой, «сливаясь с окружающим миром, превращается в него» [8, с. 94]. Думается, именно «безумие гоголевского типа» находит отражение в образе героя-рассказчика «Красной короны»: его сумасшествие философско-психиатрического характера.

Булгаковский герой, носящий «красную корону» как тяжкое воспоминание, укрощает  жестокость и звериную силу в себе, в нем побеждает человеческое начало. Это подчеркивается писателем с помощью противоположного образа: человека-убийцы, человека-зверя, хищного, жаждущего крови генерала («Господин генерал, вы – зверь!»). Хотя отличие «совестливого» безумного героя от персонажей-хищников очевидно, все же Булгаков демонстрирует их «общее происхождение» (что свойственно и гоголевским «Запискам сумасшедшего») из «диких условий действительности, калечащих человека» [9].

В образе убитого Коли воплощается образ совести рассказчика. Это условно воплощенное чувство вины. Но его появление герой считает справедливым, в своем размышлении он скажет: «…по справедливости мы терпим» [6, с. 448]. Пытаясь успокоить душу, герой признает свою вину. Центральный персонаж осознает, что должен понести наказание: «Что же ты, вечный мой палач? Зачем ты ходишь? Я все сознаю. С тебя  [генерала] я снимаю вину на себя, за то, что послал тебя на смертное дело. Тяжесть того, что был повешен [невинный человек], тоже кладу на себя. Раз я это говорю, ты прости и оставь меня» [6, с. 447-448]. Образ повешенного всплывает в памяти героя, вызывая чувство вины, чувство страха: «Я ушел, чтоб не видеть, как человека вешают, но страх ушел вместе со мной в трясущихся ногах» [6, с. 443]. Герой не помог неизвестному приговоренному к смерти солдату, не остановил казнь на фонаре, он просто в страхе ушел, а значит, равно считается его убийцей наряду с вешателем.

Кошмар посещает героя «Красной короны» каждую ночь. Напрасны ожидания радостного сна, герой-мученик не находит прощения: «У меня нет надежды. Напрасно в жгучей тоске в сумерки я жду сна – старую знакомую комнату и мирный свет лучистых глаз. Ничего этого нет и никогда не будет. Не тает бремя…» [6, с. 448]. Приход сновидений-напоминаний становится главным наказанием для героя, но в этом и состоит путь искупления его вины.

Таким образом, обращение М.А. Булгакова к текстам своего литературного предшественника объясняется не столько близостью мировоззренческих позиций, творческих установок и художественных идей, сколько художественной восприимчивостью писателя, его стремлением расширить эстетические возможности текста и углубить философско-поэтический смысл своего произведения.

Гоголевский мотив сумасшествия как определения безумного мира претерпевает новое осмысление и развитие в прозе Булгакова.

Выполняя сходную функцию - показ безумия как духовного прозрения в «Петербургских повестях» Н.В. Гоголя и произведениях М.А. Булгакова - мотив сумасшествия возникает в рассказе «Красная корона» как свидетельство невозможности вместить в сознание братоубийство и кровное разделение, которое человек вынужден носить внутри себя.