Репрессированные слова в русских поэтических текстах
Международная
публикация
ART 53575
Авторы:
В.
Б. Крячко, А.
Н. Инкин
В.
Б. Крячко, А.
Н. Инкин Библиографическое описание статьи для цитирования:
Крячко
В.
Б.,
Инкин
А.
Н. Репрессированные слова в русских поэтических текстах // Научно-методический электронный журнал «Концепт». –
2013. – Т. 3. – С.
2851–2855. – URL:
http://e-koncept.ru/2013/53575.htm.
Аннотация. Статья посвящена выявлению ключевых слов в поэтических
текстах некоторых авторов, за которые они впоследствии были репрессированы. Большое внимание в работе уделяется восстановлению культурной памяти.
Похожие статьи
Текст статьи
Инкин Алексей Николаевичстудент Волжского политехнического института (филиал) ФГБОУ ВПО «Волгоградский государственный технический университет», г. Волжский Крячко Владимир Борисович,кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков ВПИ (филиал) ВолгГТУ, г. Волжскийya.usto@yandex.ru
Репрессированные слова в русских поэтических текстах
Аннотация Статья посвящена выявлению ключевых слов в поэтических текстах некоторых авторов, за которые они впоследствии были репрессированы. Большое внимание в работе уделяется восстановлению культурной памяти.Ключевые слова: репрессия, концепт, антиконцепт, дискурс, сема, семема
РЕПРЕССИРОВАННЫЕ СЛОВА В РУССКИХ ПОЭТИЧЕСКИХ ТЕКСТАХИнкин А.Н. (ВВТ106), Крячко В.Б.
Наибольшую информацию о языке с точки зрения культуры дают культурные концепты «многомерные смысловые образования, в которых выделяются ценностная, образная и понятийная стороны» [1].Новые науки концептология и лингвокультурология,возникшие на этом основании, значительно расширили информативный простор для лингвиста, позволив ему выходить за границы «чистой грамматики» [2]. Предметом большого количества исследованийстали не только языковые, но культурноязыковые коды. Между темXX век отмечен тяжелыми потерями для русской лингвокультуры. Были уничтожены миллионы людей говорящих и мыслящих на русском языке языке Пушкина, Чехова, Толстого. Наибольшие потери понесла русская интеллигенция творческая часть общества, возросшая в слове, сутью которого являются семы ‘свобода’, ‘сознание’, ‘совесть’. Слова, ставшие причиной гибели многих поэтов, бесспорно, являются ключевыми для нашей культуры. Их можно назвать концептами многочисленных авторских дискурсов, которые были насильственно прерваны в своем развитии. Те идеологемы, которые пресекали само движение культуры с формальной точки зрения можно назвать антиконцептами. К подобным формальным образованиями можно отнести слово «репрессия» под которым следует понимать: «карательную меру, исходящую от государственных органов» от немецкого или французского repression восходящее к позднелатинскому repressio ‘подавление’. [3]. Репрессированные слова представляют собой лексические единицы, актуализирующие запрет на формализацию определенных смыслов. На концептосферу русского языка, как и на весь менталитет русского народа, была наложена идеологическая рамка, ограничивающая развитие языкового сознания и обрекающая его на бесплодную попытку родить культуру из самих себя. Короткозамкнутость на самое себя, противоестественная для любой культуры, предполагала выход за рамки идеологической (программной) заданности и потому носила провокативный характер. Первыми, кто попадался на эту провокацию поэты и писатели, люди одаренные и творческие оказывались первыми пострадавшими от репрессий в той или иной форме, к которым следует отнести не только физическую расправу в виде лишения свободы или самой жизни, но и запрет на творчество. Таким образом, мы можем говорить не только о репрессиях физических, но и, прежде всего, оязыковых, выразившихся в формализации запрещенных смыслов, т.е. выходе за идеологические рамки в виде определенных слов и выражений. Свой выбор мы остановим на анализе нескольких поэтических текстов О. Мандельштама и Н. Клюева.Осип Мандельштам один из крупнейших русских поэтов XX века. Наряду с А. Ахматовой и Н. Гумилевым входил в группу акмеистов (19131914). Наибольшую известность принесло стихотворение «Горец»(1933 г.), за которое поэт заплатил своей жизнью.Когда страна была подавлена культом Сталина,а советские писатели и поэты наперебой слагали оды «в честь великого вождя», О. Мандельштам пишет это небольшое и героическое стихотворение. Написанию предшествовали месяцы, проведенные в Старом Крыму, где Мандельштам стал свидетелем морового голода последствий коллективизации[4]. Репрессированными в стихотворении являются следующие метафоры и сравнения, посвященные Сталину: кремлевский горец; его <>пальцы, как черви, жирны; тараканьи усища. Окружение Сталина названо сбродом тонкошеих вождей.«Мы живем,под собою не чуястраны,Наши речи за десять шагов не слышны,А где хватит на полразговорца,Там припомнят кремлевского горца.Его толстые пальцы, как черви, жирны,И слова, как пудовые гири, верны,Тараканьисмеются усищаИ сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,Он играет услугамиполулюдей.Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,Он один лишь бабачити тычет,Как подкову, дарит за указом указ:Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.Что ни казньу него то малина,И широкая грудь осетина». Осип Мандельштам. Ноябрь, 1933[4].В стихотворении отсутствует имя адресата. Имя Сталина принято по умолчанию, однако оно угадывается с безукоризненной точностью по наводящим именам «кремлевский горец», «осетин». С первых строчек становитсяпонятнонасколько вызывающим было это стихотворение. Даже читая его сейчас,в наши дни,оно кажется очень дерзким по отношению к власти. В самом начале поэт указывает, что народ не чувствует под собой свою землю, свою родину («Мы живем, под собою не чуя страны»).Между тем мысли и воля народа не слышатьсявластью («Наши речи за десять шагов не слышны»). Все дальнейшие характеристики портрета относятся к оценочной категории. Они показаны, опосредовано через толстые пальцы, которые жирны«как черви», через слова, которые «как пудовые гири, верны», через тараканьи усища, сияющие голенища. Дополняет портрет вождя крайне негативная характеристика его окружения: «сброд тонкошеих вождей», «полулюдей», утративших способность излагать свои мысли («Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет»). Также указана вседозволенность Сталина и его беспрекословность действий такими словами «Он один лишь бабачит и тычет». Еще показана тяжесть указов, гнутых как подковы, через «паханский»обычай казнить посвоему усмотрению. Слово «малина»,взятоеиз воровского жаргона,отсылает нас к его прошлому, в котором он был(и остается)частью преступного мира. Тональность стихотворения имеет ярко выраженный негативный характер, что нагружает общую картину дополнительными смыслами. Он играет услугами полулюдей, его слова «как пудовые гири». Дважды упоминаются пальцы: «толстые» и «жирные как черви». С точки зрения нормальной языковой личности, негативно оцениваемся и все мы, утратившие способность мыслить и чувствовать. Таким образом, в стихотворении нет ни одного позитивно окрашенного образа:ни народа, ни власти.Не случайно Б. Пастернак назвал его «актом самоубийства»[5]вскоре О. Мандельштам был арестован. Мы опускаем события, последовавшие за этимарестом, мотивацию автора, приведшую к написанию «оды» о Сталине, его сомнения и «страхи», свойственные любому человеку все это составляет по сей день предмет литературоведческих споров. Для нас важнее обратить внимание на то, что говорят сами слова. Как бы замысловато не развивались последующие событиябесспорным остается одно причиной гибели поэта были именно эти героические слова из «Горца»предсказуемый итог. Правда, этот список может быть продолжен.
В этом смысле выделяются «Стихи о неизвестном солдате», которые обладают апокалиптической образностью и, следовательно, непредсказуемостью прочтения, что повышает меру субъективности при декодировании данного текста. Объединяющим разночтения моментом остается общая тональность текста, создаваемая следующими ключевыми на наш взгляд выражениями: миллионы убитых задешево; небо <>оптовых смертей; пасмурный, оспенный <> гений могил. Выражение неизвестный солдатпоражает масштабом и обыденностью обезличенной смерти, что само по себе аморально для всякой культурной традиции. В выражении могила неизвестного солдата, ставшего для нас, к сожалению, расхожим, ключевым является слово знаменитая(«И в своей знаменитоймогиле неизвестный положен солдат»), что придает тексту профетическую тональность.
Стихотворение начинается от«воздуха»того окружения, которое представляет собой суть смыслового (языкового) пространства.Этот воздухпусть будет свидетелем Дальнобойное сердце его И в землянках всеядный и деятельный Океан без окна, вещество[6].Каждая поэтическая строфа или выражение представляет собой аллегорию или метафору, т.е. в той или иной форме иносказание, за которым угадывается та или иная сема. Например,сема ‘предвиденье’:Будут люди холодные, хилыеУбивать, голодать, холодать
И в своей знаменитой могилеНеизвестныйположен солдат[6]., ‘предвиденье’Сема ‘смерть,могилаучитель’:И за Лермонтова МихаилаЯ отдам тебе строгий отчет
Как сутулого учит могила, ‘смерть,могила учитель’И воздушная яма влечет[6].Сема ‘жертва’:Миллионы убитых задешево ‘жертва’Протоптали траву в пустоте[6].Сема ‘могильники цена победы’:Доброй ночи, всего им хорошегоОт лицаземляных крепостей. ‘могильники цена победы’Неподкупное небо окопное,Небо крупных оконных смертей[6].За словами, рисующими картину «развороченной» от «воронок» земли угадывается «пасмурный, оспенный» «гений могил» Сталин:За воронки, за насыпи, осыпиПо которым он медлил и мглил,Развороченныйпасмурный, оспенный ‘Сталин’И приниженныйгений могил[6].Особая тональность стихотворения создает апологию смерти, с ощущением горечи: Хорошо умирает пехота, ‘апологиясмерти’И поет хорошо хор ночной[6].Вопросом о смысле жизниможно назвать следующую строфу: Для того ль должен череп развитьсяВо весь лоб от виска до виска,
Чтоб в его дорогие глазницыНе могли не вливаться в войска? [6] Смысл жизни в войне?Заканчивается стихотворение высеченным образом, взывающим к памяти всех жертв репрессированных и безымянных. Сема ‘память’: Наливаются кровью аорты,И звучит по рядам шепотком:
Я рожден в девяносто четвертом,
Я рожден в девяносто втором...Ив кулак зажимая истертый Год рожденьяс гурьбой и гуртомЯ шепчу обескровленным ртом: ‘память’ о репрессированных
Я рожден в ночь с второго на третьеЯнваря в девяносто одном.Ненадежном годуи столетьяОкружают меня огнем[6].В целом стихотворение создает четкие и непротиворечивые образы «жуткости» сталинских времен. Ему свойственны ясность авторского замысла, мотивированность ассоциаций. Понятным становится смысл произведения. Совершенно другим, в отличие от О. Мандельштама поэтом, является Николай Клюев, представитель новокрестьянской поэзии, вошедшего в русскую литературу со своим «мужицким» словом и «религиозным» толкование нового советского времени.Главной причиной своего ареста (и последующей гибели) сам Н. Клюев называл поэму «Погорельщина», в которой усмотрели памфлет на коллективизацию и негативное отношение к политике компартии и советской власти. «Используя высочайшие художественные средства, Клюев создал в этой поэме образ страдающей и гибнущей в муках крестьянской России. Образы деревенских иконописцев, восходящих традицией к Парамшину, Андрею Рублёву, Прокопию Чирину, и столпника старца Нила служат оплотом родного поэту крестьянского мира, «избяного рая», который грозит опустошить «змей», олицетворяющий собой коллективизацию, воспринимаемую Клюевым как процесс»,гибельный для русской деревни и всего русского народа[7].Поражает обилие религиозной лексики: икона, Лицо, богомаз, Суд, бог, Спас, молитва, ангел, Богородица и наименований икон «Обрадованное Небо», «Сладкое Лобзание», «Неопалимая Купина»... Но еще более поражает сам язык, неповторимо рисующий картины крестьянского быта. Сема ‘крестьянство’:Порато баско зимой в Сиговце, По белым избам, на рыбьем солнце! А рыбье солнценалимья майка, Его заманит в чулан хозяйка, Лишь дверью стукнет, оно на прялкеИ с веретёнцем играет в салки[8].Особой органичностью и целостностью отличается быт русского крестьянства. Его сущность в религиизном мировосприятии. Не случайно слова крестьянство и христианство отличаются глубинным сродством, не только фонетическим.Явленье Иконыприлет журавля,Едва прозвенит жаворонком земля,Смиренному Павлу в персты и в зрачкиСлетятся с павлинами радуг полки, Чтоб в рощах ресниц, в лукоморьях ногтейПовывесть птенцов голубых лебедей, Их плески и трубы с лазурным перомСлывут по Сиговцу "доличным письмом"[8].«Доличное письмо» особый неповторимый стиль народного творчества. Его существо местным художникам подсказывает сама природа. Трудно сказать, что является в этом случае реальным, а что вымышленным миром. Одно можно сказать наверняка метафору, обильную и неповторимую в этом мире рождает Образ, тот самый, за которым встает Лик Христа. «Виденье Лица» богомазыберутТо с хвойных потемок, где теплится трут,То с глуби озер, где ткачихалунаЗа кросном янтарным грустит у окна.Егориюс селезня пишется конь,Миколес кресчатого клена фелонь,Успениес перышек горлиц в дупле, Когда молотьба и покой на селе.Распятиес редьки, как гвозди с креста, Так редечный сок опаляет уста[8].Поражает обилие «религиозной лексики» столь органичной крестьянскому языковому сознанию: Лицо, богомазы, фелонь, гвозди с креста.Имена это просторечные наименования икон святых, особо почитаемых на Руси: Егорий Георгий Победоносец, Микола Николай Чудотворец. Успение и Распятие образы Пресвятой Богородицы и Спасителя также находятся в окружающем крестьянском мире. То Образ Суда, и метелица крыл
Тень мира сего от сосцов до могил[8].Обилие христианской лексики формирует сущность крестьянского быта и народного творчества: Спас, погост, глазуревый бог:Сиговому Лбу похвала Селиверст,Он вылепил Спасана Лопский погост,Украсил сурьмой и в печище обжег,
Суров и прекрасен глазуревый бог[8].Под стать «глазуревому богу» и «Спасу» слово «чадца» как знак любви Христовой ко всем людям:
Под крылышком грамота: «Чадцамои, Не ешьте себя ни в нощи, ни во дни!»[8]Стремление к красоте спасительно. Оно заставляет преодолевать косность и боль: О русская сладость разбойника вопь
Идти к красоте через дебри и топьИ пестер болячек, заноз, волдырейСо стоном свалить у Христовых лаптей![8]«Христовылапти» надуманный образ, адаптированный под русский быт. Известно, что Христос не носил лаптей. Особая «русская» стилизация Христа причудливым образом сочетается с народнойверой, что находитвыражение в какойто детской молитвелепете, наподобие заговора или плачапри обращении к известным православным иконам:"Обрадованное НебоК тебе озёра с потребой, Сладкое Лобзание
До тебя их рыдание! Неопалимая КупинаВ чем народная вина? Утоли Моя печали
Стань березкой на протале! Умягчение Злых СердецСядь за теплый колобец! Споручница ГрешныхСпаси от мук кромешных!"[8]Поражает обилие самобытного «русского» цвета, который также подчинен теме «религия»: «золото», «синель», «глазурь»«бакан и умбра», «лазорь с синелью»,. Здесь мы видим «голубых лебедей», «голубые паруса», «берег позолотный», «цвет вербовый»«огнен парус», «сизый май», «облак белизны купавной», «опалый цвет черешни»все это мир, в котором «снежный ангел кадит у леса,то киноварный, то можжевельный, лучась в потёмках свечой радельной».Понятно, что ничего подобного в реальности нет. Тогда откуда этот мир со всеми его красками? Тем более, что автора в момент написания окружал совсем иной мир: гражданская война, голод, разруха.Вспорхнуло сердце голубь рябый, Чтобы с воздушного ухабаРазбиться о сапфирный свод[8]. Каждый город России упоминается в какойто неповторимой цветовой гамме: «морозный Устюг», «Валдайямщик в павлиньих перьях», «Вологда вся в кружевах», «Переяславль белокрылый», «Новгород и Псков зятья в кафтанах атлабасных», «седая Ладога», «Изба резная Кострома», «И Киев тур золоторогий», а «Сиговец златнобел». Весь этот «самоцветный»мир закрывается семой ‘прошлое’: Но прошлое как синьтуман[8].За обилием красок угадывается некий произвол одного цвета, жестокого и безрадостного, пожирающего всю палитру прежнего мира:Я бормотал: «Святая Русь, Тебеи каторжной молюсь!Ау, мой ангел пестрядинный, Явися хоть на миг единый!»[8]Новый мирэто новая реальность, которая подымаетсяв природных знамениях «глухою хмарью от болот», когда «по горенкам и повалушам слонялся человечий сброд»[8]. Все это приходитпод знаком огня, начавшего пожирать старый мир с его веры:И на углу перед моленной,Сияя славоюнетленной, Икон горящая скирда: В огне Мокробородый Спас,Успение, Коровий Влас…Се предреченная звезда[8]. Тема голода, пришедшего на пепелище прежней веры, раскрывается аллегорически: Гляньте, детушки, на стол, Змий хвостом ушицу смёл, Адский пламень по углам: Не пришел Микола к нам![8]«Змий» это аллегория апокалиптической казни, которой наказывается Россия в виде советской власти, пришедшей строить «новый мир». Одна из бед «нового мира» голод, который «грызет лесной иконостас». В данномслучае он (голод) закодирован в виде метафоры: голод, грызущий лес, кору с деревьев, когда ничего другого не остается. Отсюда же «октябрь поджарая волчица» метафора в контексте утраченной веры имеет профетический и вневременный характер. В этом случаетрудно назвать это образование метафорой. Это реальность, подсказанная поэту Логосом.Точнее сказать, метафора, которая становится реальностью нового мира: Тоскуют печи по ковригам, И шарит оторопь по ригамЩепоть кормилицымучицы. Ушли из озера налимы, Поедены гужи и пимы, Кора и кожа с хомутов, Не насыщая животов[8].Семема голод делится на несколько сем, одна из которых ‘людоедство’ («И синеглазого Васятку напредки посолили в кадку»), другая ‘колхоз’:А в горенке по самогонкеТальянка гиблая орет
Хозяев новый обиход[8].«Новый обиход»это и есть колхоз, принесший гибель всему крестьянству. Произнесено это опять же аллегорически, по древнерусской фольклорной традиции в виде плача: «К моему столпу мчится конница!..Заградили меня целой сотнею, Раздирают хламиду золотнуюИ высокий кокошник со искрицей, Рубят саблями лик Владычице!..»[8]У Николая Клюева плач становится наиболее органичной формой для выражения религиозного чувства, присущего русскому языковому сознанию. В этом смысле русский плач продолжает традицию древнееврейского псалма и притчи (мидраша).
С кровью на ланитах, Сгибнувших, убитых Не исчесть, любя[8].Мидраш, как особый литературный жанр, использовался в Библии. Суть его заключалась в том, что «это был род притчи, рассказ с нравоучением, от которого требовалось не столько точный пересказ какихлибо происшествий сколь выявление глубокой вечной истины»[9]. Именно поиск истины является определяющим для поэта, стоящего на рубеже двух миров «реальноеирреальное». Очевидно, что для Н. Клюева нет понятия «нереальное». Скорее это иная реальность, она же первичная, необходимая для воплощения под именем культура. Другое поэтическое творение Н. Клюева «Разруха», также написанное в жанре плача, подчеркивает религиозную основу русского языка и вместе с тем усиливает причинный характер репрессированной лексики.Плачь, русская земля, на светеЗлосчастней нет твоих сынов,И адамантовый засовУ врат лечебницы небеснойДля них задвинут в срок безвестный[10].Однако, в отличие от «Погорельщины» в «Разрухе» на наш взгляд усилен профетический мотив. С этого начинается поэма:К нам вести горькие пришли,Что зыбь Арала в мёртвой тине,Что редки аисты на Украине,Моздокские не звонки ковыли,И в светлой Саровской пустынеСкрипят подземные рули!К нам тучи вести занесли,Что Волга синяя мелеет,И жгут по Керженцу злодеиЗеленохвойные кремли,Что нивы суздальские, тлея,Родят лишайник да комли![10]Конечно, современник поэта, тем более облаченный властью мог бы отнести подобные строки к кликушеству ни одного патриотически заряженногослова, изрядная доля негатива, вызывающегораздражениеи к тому же снижающее воспитательное значение текста.Однако профетический дар поэта читать историю назад, забегая в будущее, заставляет иначе посмотреть наего роль в языке, пространстве и времени. Известны, например, слова Б. Пастернака, прокомментированные Ю.М. Лотманом: «Однажды Гегель ненароком И, вероятно наугадНазвал историка пророком, Предсказывающим назад» [11].
Кроме того,события, связанные с трагедией Арала, Чернобыля или «аномалиями»в Сарове, произошедшими далеко после гибели Н. Клюева, не оставляют сомнений в силе его поэтического слова, продолжившего традицию избитых пророков. «Каждый блок своих речений» они предваряли короткой формулой «Так говорит Господь» [12]. Эти речения пророков А. Мень характеризует как «нечто среднее между стихотворением и публичной речью» [12]. Подобным образомН. Клюевначинает свою речьсо слов: «К нам вести горькие пришли». Далее он повторяет эту речевую формулунесколько раз с небольшими изменениями: «К нам вести черные пришли,что больше нет родной земли»; «К нам тучи вести занесли..»; «Нам вести душу обожгли, что больше нет родной земли». Характерно, что всякий раз источник речения обезличен, либо опосредован природой (тучами, журавлями, черемухой). Поэт лишь озвучивает то, что ему говорится свыше, говоря словами А. Меня, «как будто он рупор Бога» [12].Аллегория пасхальной жертвы и Христовых страстей видится в образе «пригвожденной России». Ее (России ) страсти раскрываются в теме репрессий:То беломорскийсмертьканал,Его Акимушка копал, С Ветлуги Пров да тётка Фёкла. Великороссия промокла Под красным ливнем до костей И слезы скрыла от людей, От глаз чужих в глухие топи[10].
Перед нами страшная картинанародногострадания«памятник великой боли» и массовой гибели от пуль, голода, холода, болезней:
Есть Демоны чумы, проказы и холеры,Они одеты в смрад и в саваны из серы.Чума с кошницей крыс, проказа со скребницей,Чтоб утолить колтун палящей огневицей,Холераже с зурной, где судороги жил, Чтоб трупы каркали и выли из могил[10].Далее образы, рисуемые Н. Клюевым,переходят в разряд сплошных аллегорий и своей негативной перегруженностью напоминают картины Питера Брейгеля или Иеронима Босха. В какойто мере по своей жуткости они сопоставимы с рассказами Варлама Шаламова с той лишь разницей, что «Колымские рассказы»явились результатом пережитого, т.е. реального опыта. Николаю Клюеву пришлось «забегать вперед» и творить, находясь вне времени и в иной реальности. Правильнее сказать ему пришлось перемещаться во времени, то фиксируя современные ему бесчинства («беломорский смертьканал», «колхоз, колхоз»), то обращаясь к новозаветным временам, то забегая вперед и оглядываясь на свое непрожитое будущее как на историю.Скрипит иудина осинаИ плещет вороном зобатым,Доволен лакомством богатым,О ржавый череп чистя нос,Он трубит в темь: колхоз, колхоз!И, подвязав воловий хвост,На верезг мерзостный свирелиПовылез чёрт из адской щели[10].Сименем Николая Клюева связана и трагедия Колпашевского Яра, где,как известно,поэт отбывал наказание до момента своего расстрелав 1937 году.Явление очередной «жуткости», случившееся уже в наши дни незримым образом высвечивает имя Николая Клюева,связующего своим поэтическим даромдве реальности. Мы намеренно опустили частности, касающееся его личной жизни, относя это к области интересов историков, биографов и литературоведов. Наша задача анализ поэтического слова, самодостаточного и говорящего с поколениями на языке Вечности.Таким образом, смысловые приращения в русской лингвокультуре оказались идеологически вредными, а слова, формализующие эти смыслы, опасными для власти. Проблема их отверженности, сохраняющаяся до сих пор, связана с проблемой понимания. Необходима глубокая и кропотливая работа по декодированию текстов культуры (поэтических и иных), которые зафиксировали смысл своего времени и были подвержены репрессиям, также каких авторы.
Ссылки на источники1. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М.: Гнозис, 2004. с. 109.2. Крячко В.Б. Слово и информация: принцип неопределенности/ Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2012. №3 (14), с. 4648.3. Толковый словарь русского языка с включением сведений о происхождении слов по ред. Н.Ю. Шведовой. М., 2008: Издательский центр «Азбуковник». 1175 с.4. Куликова В. «Поэт в России больше, чем поэт». http://gifik.narod.ru/mandelstam.html[Дата обращения 22.03.2013].5. Сарнов Б.Сталин и писатели: Книга вторая. М.: Эксмо, 2011: с. 783.6. Мандельштам О.Э. Стихотворения/Составитель А. Казинцев. М.: Дет. лит., 1991. с.162. 7.Погорельщина http://ru.wikipedia.org/wiki/Погорельщина[Дата обращения 22.03.2013].
8. Клюев Н.А. Погорельщина. http://www.stihirus.ru/1/klyuev/56.htm[Дата обращения 23.11.2012].9. Ропс Даниель. Введение к Библии. Брюссель, Издательство «Жизнь с Богом», 1989. с.910. Клюев Н. А. Разруха. http://kluev.ouc.ru/razruha.html[Дата обращения 23.11.2012].11. Лотман Ю.М. Семиосфера. С.Петербург: «ИскусствоСПБ», 2001. с. 111.12. Мень А. От рабства к свободе. М.: Издательский дом «Жизнь с Богом», 2008. с. 126.
Inkin Alexeia student of Volzhsky Polytechnic Institute (a branch) of Volgograd State Technique University, VolzhskyKryachkoVladimir Candidate of PhilologicalSciences, associate professor at the chair of foreign languagesVolzhsky Polytechnic Institute, VolzhskyRepressed words in Russian poetical texts Abstract. Paper is devoted to identify key wordsin poetical texts of some authors who were subsequently arrested and repressed. Great attention is paid to the restoration of cultural memory. Keywords: repression, concept, anticoncept, discourse, seme, sememe.
Репрессированные слова в русских поэтических текстах
Аннотация Статья посвящена выявлению ключевых слов в поэтических текстах некоторых авторов, за которые они впоследствии были репрессированы. Большое внимание в работе уделяется восстановлению культурной памяти.Ключевые слова: репрессия, концепт, антиконцепт, дискурс, сема, семема
РЕПРЕССИРОВАННЫЕ СЛОВА В РУССКИХ ПОЭТИЧЕСКИХ ТЕКСТАХИнкин А.Н. (ВВТ106), Крячко В.Б.
Наибольшую информацию о языке с точки зрения культуры дают культурные концепты «многомерные смысловые образования, в которых выделяются ценностная, образная и понятийная стороны» [1].Новые науки концептология и лингвокультурология,возникшие на этом основании, значительно расширили информативный простор для лингвиста, позволив ему выходить за границы «чистой грамматики» [2]. Предметом большого количества исследованийстали не только языковые, но культурноязыковые коды. Между темXX век отмечен тяжелыми потерями для русской лингвокультуры. Были уничтожены миллионы людей говорящих и мыслящих на русском языке языке Пушкина, Чехова, Толстого. Наибольшие потери понесла русская интеллигенция творческая часть общества, возросшая в слове, сутью которого являются семы ‘свобода’, ‘сознание’, ‘совесть’. Слова, ставшие причиной гибели многих поэтов, бесспорно, являются ключевыми для нашей культуры. Их можно назвать концептами многочисленных авторских дискурсов, которые были насильственно прерваны в своем развитии. Те идеологемы, которые пресекали само движение культуры с формальной точки зрения можно назвать антиконцептами. К подобным формальным образованиями можно отнести слово «репрессия» под которым следует понимать: «карательную меру, исходящую от государственных органов» от немецкого или французского repression восходящее к позднелатинскому repressio ‘подавление’. [3]. Репрессированные слова представляют собой лексические единицы, актуализирующие запрет на формализацию определенных смыслов. На концептосферу русского языка, как и на весь менталитет русского народа, была наложена идеологическая рамка, ограничивающая развитие языкового сознания и обрекающая его на бесплодную попытку родить культуру из самих себя. Короткозамкнутость на самое себя, противоестественная для любой культуры, предполагала выход за рамки идеологической (программной) заданности и потому носила провокативный характер. Первыми, кто попадался на эту провокацию поэты и писатели, люди одаренные и творческие оказывались первыми пострадавшими от репрессий в той или иной форме, к которым следует отнести не только физическую расправу в виде лишения свободы или самой жизни, но и запрет на творчество. Таким образом, мы можем говорить не только о репрессиях физических, но и, прежде всего, оязыковых, выразившихся в формализации запрещенных смыслов, т.е. выходе за идеологические рамки в виде определенных слов и выражений. Свой выбор мы остановим на анализе нескольких поэтических текстов О. Мандельштама и Н. Клюева.Осип Мандельштам один из крупнейших русских поэтов XX века. Наряду с А. Ахматовой и Н. Гумилевым входил в группу акмеистов (19131914). Наибольшую известность принесло стихотворение «Горец»(1933 г.), за которое поэт заплатил своей жизнью.Когда страна была подавлена культом Сталина,а советские писатели и поэты наперебой слагали оды «в честь великого вождя», О. Мандельштам пишет это небольшое и героическое стихотворение. Написанию предшествовали месяцы, проведенные в Старом Крыму, где Мандельштам стал свидетелем морового голода последствий коллективизации[4]. Репрессированными в стихотворении являются следующие метафоры и сравнения, посвященные Сталину: кремлевский горец; его <>пальцы, как черви, жирны; тараканьи усища. Окружение Сталина названо сбродом тонкошеих вождей.«Мы живем,под собою не чуястраны,Наши речи за десять шагов не слышны,А где хватит на полразговорца,Там припомнят кремлевского горца.Его толстые пальцы, как черви, жирны,И слова, как пудовые гири, верны,Тараканьисмеются усищаИ сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,Он играет услугамиполулюдей.Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,Он один лишь бабачити тычет,Как подкову, дарит за указом указ:Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.Что ни казньу него то малина,И широкая грудь осетина». Осип Мандельштам. Ноябрь, 1933[4].В стихотворении отсутствует имя адресата. Имя Сталина принято по умолчанию, однако оно угадывается с безукоризненной точностью по наводящим именам «кремлевский горец», «осетин». С первых строчек становитсяпонятнонасколько вызывающим было это стихотворение. Даже читая его сейчас,в наши дни,оно кажется очень дерзким по отношению к власти. В самом начале поэт указывает, что народ не чувствует под собой свою землю, свою родину («Мы живем, под собою не чуя страны»).Между тем мысли и воля народа не слышатьсявластью («Наши речи за десять шагов не слышны»). Все дальнейшие характеристики портрета относятся к оценочной категории. Они показаны, опосредовано через толстые пальцы, которые жирны«как черви», через слова, которые «как пудовые гири, верны», через тараканьи усища, сияющие голенища. Дополняет портрет вождя крайне негативная характеристика его окружения: «сброд тонкошеих вождей», «полулюдей», утративших способность излагать свои мысли («Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет»). Также указана вседозволенность Сталина и его беспрекословность действий такими словами «Он один лишь бабачит и тычет». Еще показана тяжесть указов, гнутых как подковы, через «паханский»обычай казнить посвоему усмотрению. Слово «малина»,взятоеиз воровского жаргона,отсылает нас к его прошлому, в котором он был(и остается)частью преступного мира. Тональность стихотворения имеет ярко выраженный негативный характер, что нагружает общую картину дополнительными смыслами. Он играет услугами полулюдей, его слова «как пудовые гири». Дважды упоминаются пальцы: «толстые» и «жирные как черви». С точки зрения нормальной языковой личности, негативно оцениваемся и все мы, утратившие способность мыслить и чувствовать. Таким образом, в стихотворении нет ни одного позитивно окрашенного образа:ни народа, ни власти.Не случайно Б. Пастернак назвал его «актом самоубийства»[5]вскоре О. Мандельштам был арестован. Мы опускаем события, последовавшие за этимарестом, мотивацию автора, приведшую к написанию «оды» о Сталине, его сомнения и «страхи», свойственные любому человеку все это составляет по сей день предмет литературоведческих споров. Для нас важнее обратить внимание на то, что говорят сами слова. Как бы замысловато не развивались последующие событиябесспорным остается одно причиной гибели поэта были именно эти героические слова из «Горца»предсказуемый итог. Правда, этот список может быть продолжен.
В этом смысле выделяются «Стихи о неизвестном солдате», которые обладают апокалиптической образностью и, следовательно, непредсказуемостью прочтения, что повышает меру субъективности при декодировании данного текста. Объединяющим разночтения моментом остается общая тональность текста, создаваемая следующими ключевыми на наш взгляд выражениями: миллионы убитых задешево; небо <>оптовых смертей; пасмурный, оспенный <> гений могил. Выражение неизвестный солдатпоражает масштабом и обыденностью обезличенной смерти, что само по себе аморально для всякой культурной традиции. В выражении могила неизвестного солдата, ставшего для нас, к сожалению, расхожим, ключевым является слово знаменитая(«И в своей знаменитоймогиле неизвестный положен солдат»), что придает тексту профетическую тональность.
Стихотворение начинается от«воздуха»того окружения, которое представляет собой суть смыслового (языкового) пространства.Этот воздухпусть будет свидетелем Дальнобойное сердце его И в землянках всеядный и деятельный Океан без окна, вещество[6].Каждая поэтическая строфа или выражение представляет собой аллегорию или метафору, т.е. в той или иной форме иносказание, за которым угадывается та или иная сема. Например,сема ‘предвиденье’:Будут люди холодные, хилыеУбивать, голодать, холодать
И в своей знаменитой могилеНеизвестныйположен солдат[6]., ‘предвиденье’Сема ‘смерть,могилаучитель’:И за Лермонтова МихаилаЯ отдам тебе строгий отчет
Как сутулого учит могила, ‘смерть,могила учитель’И воздушная яма влечет[6].Сема ‘жертва’:Миллионы убитых задешево ‘жертва’Протоптали траву в пустоте[6].Сема ‘могильники цена победы’:Доброй ночи, всего им хорошегоОт лицаземляных крепостей. ‘могильники цена победы’Неподкупное небо окопное,Небо крупных оконных смертей[6].За словами, рисующими картину «развороченной» от «воронок» земли угадывается «пасмурный, оспенный» «гений могил» Сталин:За воронки, за насыпи, осыпиПо которым он медлил и мглил,Развороченныйпасмурный, оспенный ‘Сталин’И приниженныйгений могил[6].Особая тональность стихотворения создает апологию смерти, с ощущением горечи: Хорошо умирает пехота, ‘апологиясмерти’И поет хорошо хор ночной[6].Вопросом о смысле жизниможно назвать следующую строфу: Для того ль должен череп развитьсяВо весь лоб от виска до виска,
Чтоб в его дорогие глазницыНе могли не вливаться в войска? [6] Смысл жизни в войне?Заканчивается стихотворение высеченным образом, взывающим к памяти всех жертв репрессированных и безымянных. Сема ‘память’: Наливаются кровью аорты,И звучит по рядам шепотком:
Я рожден в девяносто четвертом,
Я рожден в девяносто втором...Ив кулак зажимая истертый Год рожденьяс гурьбой и гуртомЯ шепчу обескровленным ртом: ‘память’ о репрессированных
Я рожден в ночь с второго на третьеЯнваря в девяносто одном.Ненадежном годуи столетьяОкружают меня огнем[6].В целом стихотворение создает четкие и непротиворечивые образы «жуткости» сталинских времен. Ему свойственны ясность авторского замысла, мотивированность ассоциаций. Понятным становится смысл произведения. Совершенно другим, в отличие от О. Мандельштама поэтом, является Николай Клюев, представитель новокрестьянской поэзии, вошедшего в русскую литературу со своим «мужицким» словом и «религиозным» толкование нового советского времени.Главной причиной своего ареста (и последующей гибели) сам Н. Клюев называл поэму «Погорельщина», в которой усмотрели памфлет на коллективизацию и негативное отношение к политике компартии и советской власти. «Используя высочайшие художественные средства, Клюев создал в этой поэме образ страдающей и гибнущей в муках крестьянской России. Образы деревенских иконописцев, восходящих традицией к Парамшину, Андрею Рублёву, Прокопию Чирину, и столпника старца Нила служат оплотом родного поэту крестьянского мира, «избяного рая», который грозит опустошить «змей», олицетворяющий собой коллективизацию, воспринимаемую Клюевым как процесс»,гибельный для русской деревни и всего русского народа[7].Поражает обилие религиозной лексики: икона, Лицо, богомаз, Суд, бог, Спас, молитва, ангел, Богородица и наименований икон «Обрадованное Небо», «Сладкое Лобзание», «Неопалимая Купина»... Но еще более поражает сам язык, неповторимо рисующий картины крестьянского быта. Сема ‘крестьянство’:Порато баско зимой в Сиговце, По белым избам, на рыбьем солнце! А рыбье солнценалимья майка, Его заманит в чулан хозяйка, Лишь дверью стукнет, оно на прялкеИ с веретёнцем играет в салки[8].Особой органичностью и целостностью отличается быт русского крестьянства. Его сущность в религиизном мировосприятии. Не случайно слова крестьянство и христианство отличаются глубинным сродством, не только фонетическим.Явленье Иконыприлет журавля,Едва прозвенит жаворонком земля,Смиренному Павлу в персты и в зрачкиСлетятся с павлинами радуг полки, Чтоб в рощах ресниц, в лукоморьях ногтейПовывесть птенцов голубых лебедей, Их плески и трубы с лазурным перомСлывут по Сиговцу "доличным письмом"[8].«Доличное письмо» особый неповторимый стиль народного творчества. Его существо местным художникам подсказывает сама природа. Трудно сказать, что является в этом случае реальным, а что вымышленным миром. Одно можно сказать наверняка метафору, обильную и неповторимую в этом мире рождает Образ, тот самый, за которым встает Лик Христа. «Виденье Лица» богомазыберутТо с хвойных потемок, где теплится трут,То с глуби озер, где ткачихалунаЗа кросном янтарным грустит у окна.Егориюс селезня пишется конь,Миколес кресчатого клена фелонь,Успениес перышек горлиц в дупле, Когда молотьба и покой на селе.Распятиес редьки, как гвозди с креста, Так редечный сок опаляет уста[8].Поражает обилие «религиозной лексики» столь органичной крестьянскому языковому сознанию: Лицо, богомазы, фелонь, гвозди с креста.Имена это просторечные наименования икон святых, особо почитаемых на Руси: Егорий Георгий Победоносец, Микола Николай Чудотворец. Успение и Распятие образы Пресвятой Богородицы и Спасителя также находятся в окружающем крестьянском мире. То Образ Суда, и метелица крыл
Тень мира сего от сосцов до могил[8].Обилие христианской лексики формирует сущность крестьянского быта и народного творчества: Спас, погост, глазуревый бог:Сиговому Лбу похвала Селиверст,Он вылепил Спасана Лопский погост,Украсил сурьмой и в печище обжег,
Суров и прекрасен глазуревый бог[8].Под стать «глазуревому богу» и «Спасу» слово «чадца» как знак любви Христовой ко всем людям:
Под крылышком грамота: «Чадцамои, Не ешьте себя ни в нощи, ни во дни!»[8]Стремление к красоте спасительно. Оно заставляет преодолевать косность и боль: О русская сладость разбойника вопь
Идти к красоте через дебри и топьИ пестер болячек, заноз, волдырейСо стоном свалить у Христовых лаптей![8]«Христовылапти» надуманный образ, адаптированный под русский быт. Известно, что Христос не носил лаптей. Особая «русская» стилизация Христа причудливым образом сочетается с народнойверой, что находитвыражение в какойто детской молитвелепете, наподобие заговора или плачапри обращении к известным православным иконам:"Обрадованное НебоК тебе озёра с потребой, Сладкое Лобзание
До тебя их рыдание! Неопалимая КупинаВ чем народная вина? Утоли Моя печали
Стань березкой на протале! Умягчение Злых СердецСядь за теплый колобец! Споручница ГрешныхСпаси от мук кромешных!"[8]Поражает обилие самобытного «русского» цвета, который также подчинен теме «религия»: «золото», «синель», «глазурь»«бакан и умбра», «лазорь с синелью»,. Здесь мы видим «голубых лебедей», «голубые паруса», «берег позолотный», «цвет вербовый»«огнен парус», «сизый май», «облак белизны купавной», «опалый цвет черешни»все это мир, в котором «снежный ангел кадит у леса,то киноварный, то можжевельный, лучась в потёмках свечой радельной».Понятно, что ничего подобного в реальности нет. Тогда откуда этот мир со всеми его красками? Тем более, что автора в момент написания окружал совсем иной мир: гражданская война, голод, разруха.Вспорхнуло сердце голубь рябый, Чтобы с воздушного ухабаРазбиться о сапфирный свод[8]. Каждый город России упоминается в какойто неповторимой цветовой гамме: «морозный Устюг», «Валдайямщик в павлиньих перьях», «Вологда вся в кружевах», «Переяславль белокрылый», «Новгород и Псков зятья в кафтанах атлабасных», «седая Ладога», «Изба резная Кострома», «И Киев тур золоторогий», а «Сиговец златнобел». Весь этот «самоцветный»мир закрывается семой ‘прошлое’: Но прошлое как синьтуман[8].За обилием красок угадывается некий произвол одного цвета, жестокого и безрадостного, пожирающего всю палитру прежнего мира:Я бормотал: «Святая Русь, Тебеи каторжной молюсь!Ау, мой ангел пестрядинный, Явися хоть на миг единый!»[8]Новый мирэто новая реальность, которая подымаетсяв природных знамениях «глухою хмарью от болот», когда «по горенкам и повалушам слонялся человечий сброд»[8]. Все это приходитпод знаком огня, начавшего пожирать старый мир с его веры:И на углу перед моленной,Сияя славоюнетленной, Икон горящая скирда: В огне Мокробородый Спас,Успение, Коровий Влас…Се предреченная звезда[8]. Тема голода, пришедшего на пепелище прежней веры, раскрывается аллегорически: Гляньте, детушки, на стол, Змий хвостом ушицу смёл, Адский пламень по углам: Не пришел Микола к нам![8]«Змий» это аллегория апокалиптической казни, которой наказывается Россия в виде советской власти, пришедшей строить «новый мир». Одна из бед «нового мира» голод, который «грызет лесной иконостас». В данномслучае он (голод) закодирован в виде метафоры: голод, грызущий лес, кору с деревьев, когда ничего другого не остается. Отсюда же «октябрь поджарая волчица» метафора в контексте утраченной веры имеет профетический и вневременный характер. В этом случаетрудно назвать это образование метафорой. Это реальность, подсказанная поэту Логосом.Точнее сказать, метафора, которая становится реальностью нового мира: Тоскуют печи по ковригам, И шарит оторопь по ригамЩепоть кормилицымучицы. Ушли из озера налимы, Поедены гужи и пимы, Кора и кожа с хомутов, Не насыщая животов[8].Семема голод делится на несколько сем, одна из которых ‘людоедство’ («И синеглазого Васятку напредки посолили в кадку»), другая ‘колхоз’:А в горенке по самогонкеТальянка гиблая орет
Хозяев новый обиход[8].«Новый обиход»это и есть колхоз, принесший гибель всему крестьянству. Произнесено это опять же аллегорически, по древнерусской фольклорной традиции в виде плача: «К моему столпу мчится конница!..Заградили меня целой сотнею, Раздирают хламиду золотнуюИ высокий кокошник со искрицей, Рубят саблями лик Владычице!..»[8]У Николая Клюева плач становится наиболее органичной формой для выражения религиозного чувства, присущего русскому языковому сознанию. В этом смысле русский плач продолжает традицию древнееврейского псалма и притчи (мидраша).
С кровью на ланитах, Сгибнувших, убитых Не исчесть, любя[8].Мидраш, как особый литературный жанр, использовался в Библии. Суть его заключалась в том, что «это был род притчи, рассказ с нравоучением, от которого требовалось не столько точный пересказ какихлибо происшествий сколь выявление глубокой вечной истины»[9]. Именно поиск истины является определяющим для поэта, стоящего на рубеже двух миров «реальноеирреальное». Очевидно, что для Н. Клюева нет понятия «нереальное». Скорее это иная реальность, она же первичная, необходимая для воплощения под именем культура. Другое поэтическое творение Н. Клюева «Разруха», также написанное в жанре плача, подчеркивает религиозную основу русского языка и вместе с тем усиливает причинный характер репрессированной лексики.Плачь, русская земля, на светеЗлосчастней нет твоих сынов,И адамантовый засовУ врат лечебницы небеснойДля них задвинут в срок безвестный[10].Однако, в отличие от «Погорельщины» в «Разрухе» на наш взгляд усилен профетический мотив. С этого начинается поэма:К нам вести горькие пришли,Что зыбь Арала в мёртвой тине,Что редки аисты на Украине,Моздокские не звонки ковыли,И в светлой Саровской пустынеСкрипят подземные рули!К нам тучи вести занесли,Что Волга синяя мелеет,И жгут по Керженцу злодеиЗеленохвойные кремли,Что нивы суздальские, тлея,Родят лишайник да комли![10]Конечно, современник поэта, тем более облаченный властью мог бы отнести подобные строки к кликушеству ни одного патриотически заряженногослова, изрядная доля негатива, вызывающегораздражениеи к тому же снижающее воспитательное значение текста.Однако профетический дар поэта читать историю назад, забегая в будущее, заставляет иначе посмотреть наего роль в языке, пространстве и времени. Известны, например, слова Б. Пастернака, прокомментированные Ю.М. Лотманом: «Однажды Гегель ненароком И, вероятно наугадНазвал историка пророком, Предсказывающим назад» [11].
Кроме того,события, связанные с трагедией Арала, Чернобыля или «аномалиями»в Сарове, произошедшими далеко после гибели Н. Клюева, не оставляют сомнений в силе его поэтического слова, продолжившего традицию избитых пророков. «Каждый блок своих речений» они предваряли короткой формулой «Так говорит Господь» [12]. Эти речения пророков А. Мень характеризует как «нечто среднее между стихотворением и публичной речью» [12]. Подобным образомН. Клюевначинает свою речьсо слов: «К нам вести горькие пришли». Далее он повторяет эту речевую формулунесколько раз с небольшими изменениями: «К нам вести черные пришли,что больше нет родной земли»; «К нам тучи вести занесли..»; «Нам вести душу обожгли, что больше нет родной земли». Характерно, что всякий раз источник речения обезличен, либо опосредован природой (тучами, журавлями, черемухой). Поэт лишь озвучивает то, что ему говорится свыше, говоря словами А. Меня, «как будто он рупор Бога» [12].Аллегория пасхальной жертвы и Христовых страстей видится в образе «пригвожденной России». Ее (России ) страсти раскрываются в теме репрессий:То беломорскийсмертьканал,Его Акимушка копал, С Ветлуги Пров да тётка Фёкла. Великороссия промокла Под красным ливнем до костей И слезы скрыла от людей, От глаз чужих в глухие топи[10].
Перед нами страшная картинанародногострадания«памятник великой боли» и массовой гибели от пуль, голода, холода, болезней:
Есть Демоны чумы, проказы и холеры,Они одеты в смрад и в саваны из серы.Чума с кошницей крыс, проказа со скребницей,Чтоб утолить колтун палящей огневицей,Холераже с зурной, где судороги жил, Чтоб трупы каркали и выли из могил[10].Далее образы, рисуемые Н. Клюевым,переходят в разряд сплошных аллегорий и своей негативной перегруженностью напоминают картины Питера Брейгеля или Иеронима Босха. В какойто мере по своей жуткости они сопоставимы с рассказами Варлама Шаламова с той лишь разницей, что «Колымские рассказы»явились результатом пережитого, т.е. реального опыта. Николаю Клюеву пришлось «забегать вперед» и творить, находясь вне времени и в иной реальности. Правильнее сказать ему пришлось перемещаться во времени, то фиксируя современные ему бесчинства («беломорский смертьканал», «колхоз, колхоз»), то обращаясь к новозаветным временам, то забегая вперед и оглядываясь на свое непрожитое будущее как на историю.Скрипит иудина осинаИ плещет вороном зобатым,Доволен лакомством богатым,О ржавый череп чистя нос,Он трубит в темь: колхоз, колхоз!И, подвязав воловий хвост,На верезг мерзостный свирелиПовылез чёрт из адской щели[10].Сименем Николая Клюева связана и трагедия Колпашевского Яра, где,как известно,поэт отбывал наказание до момента своего расстрелав 1937 году.Явление очередной «жуткости», случившееся уже в наши дни незримым образом высвечивает имя Николая Клюева,связующего своим поэтическим даромдве реальности. Мы намеренно опустили частности, касающееся его личной жизни, относя это к области интересов историков, биографов и литературоведов. Наша задача анализ поэтического слова, самодостаточного и говорящего с поколениями на языке Вечности.Таким образом, смысловые приращения в русской лингвокультуре оказались идеологически вредными, а слова, формализующие эти смыслы, опасными для власти. Проблема их отверженности, сохраняющаяся до сих пор, связана с проблемой понимания. Необходима глубокая и кропотливая работа по декодированию текстов культуры (поэтических и иных), которые зафиксировали смысл своего времени и были подвержены репрессиям, также каких авторы.
Ссылки на источники1. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М.: Гнозис, 2004. с. 109.2. Крячко В.Б. Слово и информация: принцип неопределенности/ Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2012. №3 (14), с. 4648.3. Толковый словарь русского языка с включением сведений о происхождении слов по ред. Н.Ю. Шведовой. М., 2008: Издательский центр «Азбуковник». 1175 с.4. Куликова В. «Поэт в России больше, чем поэт». http://gifik.narod.ru/mandelstam.html[Дата обращения 22.03.2013].5. Сарнов Б.Сталин и писатели: Книга вторая. М.: Эксмо, 2011: с. 783.6. Мандельштам О.Э. Стихотворения/Составитель А. Казинцев. М.: Дет. лит., 1991. с.162. 7.Погорельщина http://ru.wikipedia.org/wiki/Погорельщина[Дата обращения 22.03.2013].
8. Клюев Н.А. Погорельщина. http://www.stihirus.ru/1/klyuev/56.htm[Дата обращения 23.11.2012].9. Ропс Даниель. Введение к Библии. Брюссель, Издательство «Жизнь с Богом», 1989. с.910. Клюев Н. А. Разруха. http://kluev.ouc.ru/razruha.html[Дата обращения 23.11.2012].11. Лотман Ю.М. Семиосфера. С.Петербург: «ИскусствоСПБ», 2001. с. 111.12. Мень А. От рабства к свободе. М.: Издательский дом «Жизнь с Богом», 2008. с. 126.
Inkin Alexeia student of Volzhsky Polytechnic Institute (a branch) of Volgograd State Technique University, VolzhskyKryachkoVladimir Candidate of PhilologicalSciences, associate professor at the chair of foreign languagesVolzhsky Polytechnic Institute, VolzhskyRepressed words in Russian poetical texts Abstract. Paper is devoted to identify key wordsin poetical texts of some authors who were subsequently arrested and repressed. Great attention is paid to the restoration of cultural memory. Keywords: repression, concept, anticoncept, discourse, seme, sememe.
