Ф.
Р. ОдековаТеория метапоэтики подтверждает, что русские писатели в большинстве своем являются энциклопедистами, поскольку обращаются к абсолютно разным областям знания и применяют их в художественном творчестве. При этом общим для русских писателей является обращение к лексикографии, что позволяет определить парадигму «писатели и словарное дело». Комментарии, которые имеются в текстах русских писателей, представляют особую лингвистическую, лингвокультурологическую и культурную ценность. Как отмечается в Словаре Академии Российской, «…лексикографы во все времена были мыслителями, глубоко вникающими в историко-культурную роль свидетельств живого языка и письменности» [1].
В парадигме «писатели и словарное дело» Н.В. Гоголю (метапоэтика Н.В. Гоголя носит энциклопедический характер!) принадлежит особое место. Ведь именно Н.В. Гоголь предлагает собратьям по перу заняться и сам обращается к «живому языку», языку простого народа. Лингвистическая концепция Н.В. Гоголя по сути своей является деятельностной. Д.И. Петренко отмечает: «Позиция самого Н.В. Гоголя – деятельностная, для него важна борьба за чистоту языка, приведение его к «ясности»» [2]. Писатель определяет русский язык как тайну, как нечто неразгаданное, еще не до конца познанное. Именно своим изречением «живой как жизнь» писатель дает начало размышлению и разработке этой проблемы как проблемы витальности языка целому ряду ученых и художников слова. Так, блестящий труд В.И. Даля – памятник огромной личной энергии, трудолюбия и настойчивости, так и называется – «Толковый словарь живого великорусского языка» (1863–1866) – ценен как богатое собрание лексического и этнографического материала (толкование слов, различные объяснения обрядов, поверий, предметов культуры и т.д.).
Следует отметить, что лингвистические работы и своды слов Н.В. Гоголя являются предтечей «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И. Даля. Воропаев В.А. по этому поводу пишет: «Гоголь много размышлял о современном ему русском языке. Он всегда подчеркивал, что русский литературный язык – единственный и прямой наследник церковнославянского языка. С юности Н.В. Гоголь собирал словарь живого русского языка (он начал делать это задолго до В. Даля), в котором слова церковнославянские соседствуют с диалектными, просторечными» [3].
Многочисленные записные книжки Н.В. Гоголя содержат сведения о разных отраслях народной жизни и помещичьего быта, почерпнутые из бесед со «специалистами». Гоголь записывал термины, относящиеся к различным народным ремеслам, просто слова, взятые из народного говора или народных песен, народные прозвища. Н.В. Гоголь отмечал необыкновенную образность и меткость русского слова в эпизоде «Мертвых душ», когда Чичиков восхищается прозвищем, которое дали встретившиеся ему мужики помещику Плюшкину. В записную книжку, предшествовавшую изданию первой части «Мертвых душ», вписан перечень кушаний под заглавием «Блюды». В той же книжке помещены сведения о породах, достоинствах и недостатках собак – термины, употребляемые «специалистами» этого дела. В.В. Виноградов по этому поводу пишет: «Глубокое знакомство с терминами и обозначаемыми ими предметами, с характерными свойствами, явлениями и действиями народного обихода, народных промыслов, природы страны, со словами и выражениями диалектного и жаргонного характера лежит в основе реалистического стиля Гоголя» [4]. Значительную и важную часть записей Гоголя в 40-е годы составляют слова и их толкование: сначала, как уже было отмечено выше, для «Мертвых душ», впоследствии Гоголя «захватывала мысль о составлении «объяснительного» словаря русского языка» [5].
Н.В. Гоголь «не ограничивается изучением словарного состава русского языка во всем многообразии его стилистических вариантов, социально-сословных, профессиональных ответвлений» [4. Он собрал огромное количество пословиц, поговорок, приговорок и фраз малороссийских (расположенных также по азбучному порядку), загадок и эпиграфов с переводом на русский язык. В отдельных случаях Гоголь услышанное слово иллюстрирует пословицей, например: «Покляпый – опущенный вниз, наклонившийся: На покляпое дерево и козы скачут». В Словаре Даля пословицы составляют основную часть примеров, при слове покляпый здесь та же пословица, что и у Н.В. Гоголя, но дополнено еще несколькими. «Крики носящих», то есть возгласы и прибаутки уличных торговцев, также привлекают внимание Гоголя: в них ярко выявляет себя, по словам Даля, тот «живой русский язык, как ходит он устно из конца в конец по всей нашей родине» [5]. Гоголь записывает:
Владимирская клюква,
Владимирская крупна,
Эки бабашки,
Брали девушки Наташки [6, т. 9].
«Образчики «криков» обширно представлены в Словаре Даля и в составленном им сборнике «Пословицы русского народа». В Словаре при слове клюква обнаружим прибаутку, очень похожую на подслушанную Гоголем» [5]. Интересны гоголевские русские синонимы, по Далю тождесловы, к иноязычным словам. У Н.В. Гоголя: «Звездонаблюдалище – обсерватория. Звездословие – астрономия». У В.И. Даля: астрономия – тоже звездословие, астроном – звездоблюститель, звездонаблюдатель, звездослов, звездовщик и звездарь.
В.В. Виноградов справедливо отмечает: «Гоголь рассматривал русский язык как один из самых существенных признаков русской нации. Он стремился – вслед за Пушкиным – в метком народном словоупотреблении, в живописном способе выражаться, в народном острословии – найти проявление и отражение характера русского народа, его творческих сил» [4]. Сам Гоголь писал: «Нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово» [6, т. 6]. Эту характеристику русского слова можно применить к художественному слову Гоголя. Пользуясь выражениями Гоголя, можно сказать, что ни у кого из великих писателей предшествующего периода «не достигла до такой полноты русская речь. Тут заключились все ее извороты и обороты во всех изменениях» [4].
Н.В. Гоголь мечтал создать большой «Объяснительный словарь великорусского языка», но мечта о создании такого словаря не воплотилась в жизнь, при этом «все здесь сказанное о будущем словаре напрямую относится к словарю, материалы которого в это время уже начали в России собираться, – к «Толковому словарю живого великорусского языка» В.И. Даля. Вероятно, потребность в таком масштабном словаре была не только мечтой отдельных неравнодушных к судьбе русского слова писателей и ученых, но и закономерной необходимостью развития всей русской словесности культуры» [7].
В.И. Даль, метапоэтика которого также является «метапоэтикой энциклопедического склада, так как в ней сочетаются знания по лингвистике, фольклористике, литературоведению, этнографии и философии» [8], полтора десятилетия спустя будто заглянет в сокровенные страницы гоголевского черновика, когда в «Напутном» к своему Словарю напишет и о тревожившей его «несообразности письменного языка нашего с устною речью простого русского человека», и о жизненной свежести народного духа, придающего языку «стойкость, силу, ясность, целость и красоту», и о необходимости по духу спознаться с языком народа, и об «исправленном», «искаженном» языке, как бы отрекшимся «от родины и почвы своей, от основных начал и стихий», перенесенном «с природного корня его на чужой» [9].
Сохранившийся в материалах Н.В. Гоголя набросок объявления об издании этого словаря (позже представленный как предисловие к «Материалам для словаря русского языка») позволяет прийти к выводу о том, что, как было отмечено выше, «замысел писателя по общей идее был близок к задаче словаря Даля, но без характерных для этого словаря областнических тенденций, без его нетерпимости к академической лексикографии и без искусственного словопроизводства» [10]. Один из героев повести В.И. Даля «Савелий Граб или Двойник» отправляется странствовать по России и при этом намечает для себя программу деятельности, совершенно совпадающую с программой самого Даля, собственно эта программа была близка и Н.В. Гоголю:
«1. Собирать по пути все названия местных урочищ, расспрашивать о памятниках, преданиях и поверьях, с ними соединенных, с тем, чтобы применять все это впоследствии к бытописанию России, которое необходимо должно, во многих случаях, поясняться этими памятниками старины.
2. Разузнавать и собирать, где только можно, народные обычаи, поверья, даже песни, сказки, пословицы и поговорки и все, что принадлежит к этому разряду.
3. Вносить тщательно в памятную книжку свою все народные слова, выражения, речения, обороты языка, общие и местные, но неупотребительные в так называемом образованном нашем языке и слоге» [11, т. 2].
Эта своего рода программа сбора материала позволяет говорить о некоторой близости замысла «Объяснительного словаря» Н.В. Гоголя к задачам «Толкового словаря» В.И. Даля. О сочинениях В.И. Даля Белинский писал: «Даль – это живая статистика живого русского народонаселения». Особенность любви к Руси, по мнению Белинского, у Даля заключается в том, что «он любит ее в корню, в самом стержне, основании ее, ибо он любит простого русского человека, на обиходном языке нашем называемого крестьянином – мужиком» [12]. Н.В. Гоголь о В.И. Дале отзывался, что у него нет искусства вымысла, дара «производить творческие создания», но «он видит всюду дело и глядит на всякую вещь с ее деловой стороны. Ум твердый и деловой виден во всем его слове, а наблюдательность и природная острота вооружают живостью его слова. Все у него правда и взято так, как есть в природе». По словам Гоголя, Даль «более других угодил личности его собственного вкуса и своеобразию его собственных требований». «Каждая его строчка, – писал Гоголь, – меня учит и вразумляет, придвигая ближе к познанию русского быта и нашей народной жизни... Его сочинения – живая и верная статистика России. Все, что ни достанет он из своей многообещающей памяти и что ни расскажет достоверным языком своим, будет драгоценным подарком...» [6, т. 8]. В письме от 29 октября 1848 года А.М. Виельгорской Гоголь пишет: «Не позабудьте же, что вы мне обещали всякий раз, как встретите Даля, заставлять его рассказывать о быте крестьян в разных губерниях России. Между крестьянами особенно слышится оригинальность нашего русского ума» [6, т. 12].
Сохранилась и своеобразная оценка Далем языка и стиля Гоголя: в письме от 1 апреля 1842 года к М.П. Погодину В.И. Даль так отозвался о языке Гоголя: «Удивительный человек Гоголь! Увлекаешься рассказом его, с жадностью проглотишь все до конца, перечитаешь еще раз и не заметишь, каким диким языком он пишет. Станешь разбирать крохоборчески – видишь, что совсем бы так писать и говорить не следовало; попробуешь поправить – испортишь. Нельзя тронуть слова. Что, как бы он писал по-русски!» [13].
Сближало Н.В. Гоголя с В.И. Далем и то, что «…основным словником словаря В.И. Даля является словарь 1847 года, из которого введено около 100 000 слов (не введены «причастия, имена умалительные, увеличительные да слова вовсе неупотребительные, и, по неуклюжеству, нерусскому складу, вовсе непригодные»). Следовательно, основные группы лексики, отмеченные в словаре 1847 года, включены и в словарь Даля» [14]. А с конца 30-х годов и отрицательное отношение к иноязычным словам в составе русского языка. «Однако Даль гораздо уже и вместе с тем консервативнее представлял себе задачи освобождения русского языка и от заимствованных слов и от славянизмов, чем это представлялось жизненными потребностями развития русского языка (литературного), особенно научной и специальной терминологии. В этом Гоголь не мог примкнуть к Далю» [10].
«Записные книжки» Гоголя, по мысли В.И. Порудоминского, «полнятся сведениями и пометами о быте, нравах, обычаях, природе, жилищах, одежде, кушаниях, подробностями и названиями, относящимися до разного рода занятий, ремесел и промыслов. Некоторые записи словно бы взяты «из Даля»» [9]. Даль смолоду собирает слова, позже приходит «к идее соединения их в словарь – именно это оказывается для него первоначальным и сильнейшим побуждением к всестороннему и тщательному исследованию народной жизни. Гоголь без такого постоянного исследования не мыслит своей литературной работы, но оно наряду со множеством необходимых сведений обильно дарит ему слова, зовет погрузиться в мир народного слова» [9].
Просматривая собранные Н.В. Гоголем слова и предложенные им толкования, мы обнаружим общность подхода писателя и Даля к задаче «объяснительного» (толкового) словаря, прежде всего – желание и стремление «выставить лицом русское слово», «любуясь меткостью и разумом его, выказать его достоинства, обнаружить происхождение» [5]. Н.В. Гоголь остро чувствует выразительность слова, связанную именно с происхождением его. У Н.В. Гоголя: Выпороток – «животное, извлеченное из брюха самки». В.И. Даль это понятие уточняет: «недоносок, вынутый из убитого, либо из палого животного»; к тому же дополняет толкование: «бран. небрачно рожденный»; мск., нвг. бран. неслух, неуклюжий ребенок. У Н.В. Гоголя в «Материалах для словаря русского языка»: Мамон – «желудок, богатство». В.И. Даль вновь уточняет: «богатство, пожитки, земные сокровища; брюхо, желудок; пск. твер. обжираться; пить и есть на чужой счет; обжора, объедала». У Н.В. Гоголя особая страсть к редкому, не истертому употреблением слову (он писал однажды, как пошлеет всякое слово, «само по себе невинное, но повторенное двадцать раз»): Оход – «желудок». В.И. Даль предлагает: «Оход – сев. вост. пищеваренье и все к нему относящееся отправленья и части тела; желудок или брюхо». И Н.В. Гоголь, и В.И. Даль стараются указать неизвестное или малоизвестное значение известного слова. Так, зайцы у Н.В. Гоголя – «запенившиеся волны»; у В.И. Даля – «белая пена на курчавой вершине волны». Н.В. Гоголь помечает: «Бушма – «толстый человек»; у В.И. Даля – «костр. влад. брюква; влад. толстуха, толстая женщина». Кавардак, помимо того, что беспорядок, еще и «густое кушанье из щей, сухарей, луку», по Н.В. Гоголю; В.И. Даль перечисляет целый ряд блюд, обозначенных этим словом. Н.В. Гоголя и В.И. Даля объединяет стремление к местным речениям и толкованиям. «Слова по Владимирской губернии» озаглавливает Н.В. Гоголь один из составленных им списков, здесь, например: бурун – «множество чего-нибудь, хлеба, денег и прочее». У В.И. Даля среди значений слова бурун – «нареч. арх. влад. твер. много, множество, куча, тьма, пропасть; короткое, но сильное волнение у берегов или над подводными скалами; прибой, толкун, толчея; сиб. буран, пурга, мятель, вьюга; волжс. буря, коловоротный ветер, сильный вихрь; сиб. годовалый бычок, лоншак».
Н.В. Гоголь писал: «Не потому, чтобы я чувствовал в себе большие способности к языкознательному делу; не потому, чтобы надеялся на свои силы протерпеть подобное им. Нет, другая побудительная причина заставила меня заняться объяснительным словарем: ничего более, <как> любовь, просто одна любовь к русскому слову, которая жила во мне от младенчества и заставляла меня останавливаться над внутренним его существом и выраженьем. Для меня было наслажденьем давать самому себе отчет, определять самому собою – и я принялся за перо» [6, т. 9]. В «Напутном» Даля, в его статьях и заметках мы читаем то же, потому что и Гоголь, и Даль раньше других поняли и осознали истину, записанную Далем на первой же странице «Толкового словаря живого великорусского языка»: «Пришла пора подорожить народным языком» [11, т. 1].
Таким образом, лингвистические работы и своды слов Н.В. Гоголя являются предтечей «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И. Даля: весь лингвистический материал Н.В. Гоголя, куда входят собранные слова, пословицы, поговорки и загадки, эпиграфы, имена, названия блюд, лекарственные растения, различные термины и т.д., был разбросан по отдельным словникам, записным книжкам и т.д., он не успел собрать все в один словарь, как это сделал В.И. Даль в своем гениальном труде. Более того, В.И. Даль тоже начинал как писатель, а продолжил свою деятельность как профессиональный лексикограф. А самое главное, Даль, подобно Гоголю, обращается именно к живому слову, к живому языку, языку простого народа.
После Н.В. Гоголя лексикографическая деятельность в среде писателей стала традицией. Так, во второй половине XIX века интересен «Опыт словаря из Ипатьевской летописи. Материалы для сравнительного и объяснительного словаря русского языка и других славянских наречий» («Известия II отделения имп. Академии наук, т. II, СПб, 1853») Н.Г. Чернышевского. «Он внес в свой словарь все слова, встречающиеся в летописи, за исключением служебных слов, частиц, собственных имен. Слова эти были размещены по гнездам в корнесловном порядке с указанием страниц и строк печатного издания. В гнездо помещались слова, связанные общностью происхождения или принадлежащие к одному корню. Это был первый словарь, посвященный языку древнерусского памятника, после словаря, составленного А.Х. Востоковым к Остромирову евангелию» [15]. Интересен и «Словарь народного языка» (впервые опубликован в Полном собрании сочинений А.Н. Островского в 16 т. – М., 1952. – Т. XIII. – С. 305–361) А.Н. Островского, куда вошли слова из его «Опыта волжского словаря». Островский «проявил интерес к собиранию русского слова во время своих поездок по России и во время «литературной экспедиции» 1856 года. После начала публикации Словаря В.И. Даля этот интерес еще более усилился. А.Н. Островский также решил подготовить свой словарь русской народной речи» [7].
В XX веке примечателен «Словарь языкового расширения» А.И. Солженицына, который в своем словаре «пытается расширить современный русский язык введением слов из В. Даля, вынужден его резко сокращать, не только прореживать далевский словник, но и сужать значения и толкования слов. Там, где Даль пишет: Внимательный, внимчивый, вымчивый, обращающий внимание, внемлющий, слушающий и замечающий, – Солженицын просто ставит слово: Внимчивый, как бы давая ссылку на Даля. У Даля: Натюривать натюритъ чего во что; накрошить, навалить, накласть в жидкость, от тюри, окрошки. -СЯ, наесться тюри, хлеба с квасом, и луком. Солженицын гораздо лаконичнее: Натюрить чего во что – накласть в жидкость. Солженицынский словарь не только не предлагает новых слов, но и по сути не является словарем, это скорее словник, извлеченный из далевского словаря и произведений любимых Солженицыным писателей: приводится список слов, как правило, без определений и примеров употребления» [16].
Следует подчеркнуть, что для Н.В. Гоголя «собирание» слов необходимо было для дальнейшей творческой реализации (в отличие от собратьев по перу), что говорит об абсолютном отношении его деятельности к области метапоэтики, поскольку писателя интересует лексикография не просто как ученого-лексикографа, а в первую очередь, как художника слова, который осмысляет каждое слово, его функции, тем самым проводит предварительную работу над художественным произведением. Обращение Гоголя к живому языку, как видим, стало традицией не только в среде писателей, но и ученых. Так, А.А. Потебня, один из последователей В. фон Гумбольдта в отечественном языкознании, выдвигает взгляд на язык как на живую, непрекращающуюся деятельность. Позднее взгляды А.А. Потебни были развиты теоретиками символизма и русскими философами. Символисты отстаивали идею «живого языка» и «живой речи». Так, А. Белый отмечал, что язык и культура – это живые развивающиеся процессы. Язык – это живая материя, находящаяся в постоянном развитии и движении, это вечная деятельность. «Язык не есть нечто готовое и обозримое в целом; он вечно создается» [17]. По П.А. Флоренскому, «…в языке все живет, все движется; действительно в языке – только мгновенное возникновение, мгновенное действие духа…» [18]. Особую роль в понимании языка и его жизни играет статья В.И. Иванова «Наш язык» (1918). В.И. Иванов отмечает: «Достойны удивления богатство этого языка, его гибкость, величавость, благозвучие, erg звуковая и ритмическая пластика, его прямая, многовместительная, меткая, мощная краткость и художественная выразительность, его свобода в сочетании и расположении слов, его многострунность в ладе и строе речи, отражающей неуловимые оттенки душевности. Не менее, чем формы целостного организма, достойны удивления ткани, его образующие…» [19].
У К.И. Чуковского работа так и называется – «Живой как жизнь (Разговор о русском языке)». Д.И. Петренко отмечает: «Название работы – «Живой как жизнь» – цитата из метапоэтики другого писателя – Н.В. Гоголя, которая использована К.И. Чуковским в качестве эпиграфа. Известно, что метапоэтика Н.В. Гоголя представляет огромное богатство, связанное с изучением языка в живых дискурсивных формах его проявления… Программу Н.В. Гоголя можно считать внутренней формой деятельностной концепции К.И. Чуковского» [2]. В этой работе К.И. Чуковский подчеркивал, что «…русский язык, как и всякий здоровый и сильный организм, весь в движении, в динамике непрерывного роста» [20]. Подобно Н.В. Гоголю, К.И. Чуковский, согласно Д.И. Петренко, «выступает и как исследователь живой речи, и как носитель языка, ощущает себя в гуще языковой среды, постоянно проверяет себя, осознает себя причастным к народной среде, в которой идет непрерывный процесс формирования языка» [21]. Переводчик и редактор Н. Галь в работе «Слово живое и мертвое: Из опыта переводчика и редактора» отмечает: «Да, язык живет и меняется, но нельзя допускать, чтобы он менялся к худшему. Не пристало человеку быть рабом стихии… Быть рачительным хозяином языка, не дать живой воде его уйти понапрасну в песок» [22]. К.Г. Паустовский в сборнике «Золотая роза» подчеркивал: «А бывает, найдешь слову объяснение и радуешься …в каждом таком слове заложена бездна живых образов» [23]. У И.А. Бунина в стихотворении «Слово» (1915) раскрывается эта же тема: «Молчат гробницы, мумии и кости, – / Лишь слову жизнь дана: / Из древней тьмы, на мировом погосте, / Звучат лишь Письмена» [24].
Согласно взглядам Н.В. Гоголя, русский язык «беспределен», как в пространственном понимании распространения языка, так и его состава; язык имеет динамическую природу: он «живой» – может «обогащаться ежеминутно» «в пределе» своих бесконечных возможностей: «…почерпая с одной стороны высокие слова из языка церковно-библейского, а с другой стороны выбирая на выбор меткие названья из бесчисленных своих наречий, рассыпанных по нашим провинциям». Русский язык, по Гоголю, стилистически разнообразен: он может «в одной и той же речи восходить до высоты, недоступной никакому другому языку, и опускаться до простоты…» Писатель выделяет существенную роль самобытности русского языка, подчеркивая доминирующую его функцию в становлении национальной идентичности: «…нужно было, чтобы выболтали мы на чужеземных наречьях всю дрянь, какая ни пристала к нам вместе с чужеземным образованьем, чтобы все те неясные звуки, неточные названья вещей… не посмели бы помрачить младенческой ясности нашего <языка>» [6, т. 8].
Н.В. Гоголь предвосхитил идею А.А. Потебни о связи языка и поэзии, слова и поэзии, образности слова, сравним. У Н.В. Гоголя: «…язык, который сам по себе уже поэт…» [6, т. 8]. У А.А. Потебни: «…в языке и поэзии есть положительные свидетельства, что, по верованиям всех индоевропейских народов, слово есть мысль, слово – истина и правда, мудрость, поэзия. Вместе с мудростью и поэзией слово относилось к божественному началу… Слово есть самая вещь, и это доказывается не столько филологической связью слов, обозначающих слово и вещь, сколько распространенным на все слова верованием, что они обозначают сущность явлений… Поэзия есть одно из искусств, а потому связь ее со словом должна указывать на общие стороны языка и искусства» [25].
К этой же мыли (язык – «сам по себе уже поэт») приходит в своей работе «Исток художественного творения» (1936) М. Хайдеггер: «Сам язык есть поэзия в существенном смысле. Поскольку же язык есть совершение, в каком вообще впервые для людей растворяется, размыкается сущее как сущее, постольку поэзия в узком смысле слова есть наизначальнейшая поэзия в существенном смысле слова. Язык не потому поэзия, что в нем – прапоэзия, но поэзия потому пребывает в языке, что язык хранит изначальную сущность поэзии. А воздвижение зданий и созидание образов, напротив, с самого начала и всегда совершается уже в разверстых просторах глагола и именования. Глагол и именование правят воздвижением и изображением. И именно поэтому воздвижение и изображение остаются особыми путями и особыми способами, какими истина направляет себя вовнутрь творения, устроясь в нем. Воздвижение и изображение – это всякий раз особое поэтическое слагание в пределах просветленности сущего, такой просветленности, какая незаметно ни для кого уже совершилась в языке» [26]. Об этом пишет и К.Г. Паустовский: «Многие русские слова сами по себе излучают поэзию, подобно тому, как драгоценные камни изучают таинственный блеск… Сравнительно легко объяснить происхождение «поэтического излучения» многих наших слов. Очевидно, слово кажется нам поэтическим в том случае, когда оно передает понятие, наполненное для нас поэтическим содержанием… Поэзия обладает одним удивительным свойством. Она возвращает слову его первоначальную девственную свежесть. Самые стертые, до конца «выговоренные» нами слова, начисто потерявшие для нас образные качества, живущие только как словесная скорлупа, в поэзии начинают сверкать, звенеть, благоухать!» [23].
Н.В. Гоголь считал, что основа для становления литературного языка – поэтический язык, а главная цель деятельности поэтов и писателей – очищение языка, приведение его к «младенческой ясности», а отсюда «мыслить и жить своим умом, а не чужеземным». Поэзия создает «иную, сильнейшую речь»; именно в слове проявляются Божественные смыслы: «Скорбью ангела загорится наша поэзия», «внесет в самые огрубелые души святыню». Поэтому Н.В. Гоголь писал: «Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших… Беда, если о предметах святых и возвышенных станет раздаваться гнилое слово; пусть уже лучше раздастся о гнилых предметах» [6, т. 8]. Эту мысль позже, уже в XX веке, подхватывает и развивает Н. Галь: «Помни, слово требует обращения осторожного. Слово может стать живой водой, но может и обернуться сухим палым листом, пустой гремучей жестянкой, а то и ужалить гадюкой. И Слово может стать чудом. А творить чудеса – счастье. Но ни впопыхах, ни холодными руками чуда не сотворишь… нужно, прежде всего, превыше всего любить, беречь и никому не давать в обиду родной наш язык, чудесное русское слово» [22]. В стихотворении Н.С. Гумилева «Слово» (1919) дается такая характеристика «мертвого слова»: «И, как пчелы в улье опустелом, / Дурно пахнут мертвые слова» [27]. Российский литературовед и критик С.И. Бэлза пишет: «Ко всем тем формам энергии, что перечисляются в учебниках физики, следовало бы добавить еще одну – словесную. Ведь поистине всякое великое творение искусства создает вокруг себя могучее «силовое поле», и в слове заключены неисчерпаемые запасы энергии, но, как все другие ее виды, она может быть направлена на созидание или разрушение, служение добру или злу» [28]. Именно поэзия отображает внутреннее содержание национального языка и культуры народа. Она «извлечет» Россию «из нас же и покажет таким образом, что все до единого, каких бы ни были они различных мыслей, образов воспитанья и мнений, скажут в один голос: «Это наша Россия…» Россия, русский народ обнаруживают себя в русском языке, а язык – в русском народе, в России, «нам в ней приютно и тепло, и мы теперь действительно у себя дома, под своей родной крышей, а не на чужбине». Язык – «это подвижная «живая система», связанная с жизнью русского народа. Жизнь человека при этом приобретает устойчивую сферу, форму, соответствующую ментальности народа» [2]. Схожая мысль наблюдается у Л. Витгенштейна: «5.6. Границы моего языка означают границы моего мира», а «5.621. Мир и Жизнь суть одно» [29].
Позже эту мысль (мысль о языке как границе мира) в «Письме о гуманизме» (1947) развивает М. Хайдеггер, который язык обозначил «домом бытия»: «Мыслью осуществляется отношение бытия к человеческому существу. Мысль не создает и не разрабатывает это отношение. Она просто относит к бытию то, что дано ей самим бытием. Отношение это состоит в том, что мысль дает бытию слово. Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек. Мыслители и поэты – хранители этого жилища. Их стража – осуществление открытости бытия, насколько они дают ей слово в своей речи, тем сохраняя ее в языке. Мысль не потому становится прежде всего действием, что от нее исходит воздействие или что она прилагается к жизни. Мысль действует, поскольку мыслит. Эта деятельность, пожалуй, самое простое и вместе высшее, потому что она касается отношения бытия к человеку. Всякое воздействие покоится в бытии, но направлено на сущее» [30].
В статье «Предметы для лирического поэта в нынешнее время (Два письма к Н.М. Я…..у)» (1844), которая в дальнейшем станет предметом рефлексии в философии языка, Н.В. Гоголь предвосхитил идею соотношения «слов и вещей»: «Дивишься драгоценности нашего языка: что ни звук, то и подарок; всё зернисто, крупно, как сам жемчуг, и, право, иное названье еще драгоценней самой вещи» [13, т. 8]. Так, в XX веке выходят работы «Вещь» М. Хайдеггера (1950), «Слова и вещи» М. Фуко (1966). Соотношение «слова и вещи» отображает корреляцию «живого» языка и живой жизни. Так, М. Хайдеггер определяет превышение значения слова «вещь» по отношению к тому, что оно обозначает: «Поскольку слово «вещь» в словоупотреблении европейской метафизики именует все, что вообще и каким бы то ни было образом есть, постольку значение имени существительного «вещь» меняется сообразно истолкованию того, что есть, то есть сущего» [30].
Итак, «обладая необыкновенным, гениальным чутьем русского языка, Гоголь усовершенствовал и обогащал его огромным, самоотверженным трудом лингвиста, самостоятельного исследователя словарного состава русского языка и законов его семантики, а также его конструктивных своеобразий. Вдохновенье и труд Гоголя были неразрывны» [8]. Об этом свидетельствуют как художественные, так и научные, публицистические и эпистолярные тексты писателя. По К.Э. Штайн, «в метапоэтике… издержки научного дискурса компенсируются образностью мышления художника, личностным соединением в нем опыта науки и искусства» [31]. В.В. Аристов считает, что «языки науки и искусства пытаются обрести взаимообогащающие способы сближения» [32]. Н.В. Гоголь предвосхитил многие идеи писателей, лингвистов, философов, теоретиков символизма, касающиеся вопросов языка: определил глубинную сущность языка и указал проблемы, которые представляют собой программу исследований витальной сущности языка в отечественной метапоэтике и лингвистике; выявил соотношение языка и поэзии, «слов и вещей», самобытных основ языка, наконец, роль «живого слова» в лексикографической деятельности писателей – все это свидетельствует о проспективной направленности и эвристической заданности лингвистической деятельности Н.В. Гоголя.
Ссылки на источники
1. Словарь Академии Российской Ч. I – IV. СПб., 1789–1794.
2. Петренко Д.И. Лингвистический витализм метапоэтики К.И. Чуковского / Под ред. доктора филол. наук профессора К.Э. Штайн. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2011. – 482 с.
3. Воропаев В.А. Гоголь нас всех объединяет // http: // www.е-vestnik.ru. – [Дата обращения 13.02.2013].
4. Виноградов В.В. Об основном словарном фонде и его словообразующей роли в истории языка (1951) // Избранные труды. Лексикология и лексикография. – М.: Наука, 1977. – С. 47–68.
5. Порудоминский В.И. Гоголь и Даль (Из творческих общений) // Русская речь. – 1988. – № 5. – С. 10–16.
6. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений в 14 т. Тт. 6, 8, 9, 12. – М.: Издательство АН СССР, 1949–1952.
7. Приемышева М.Н. Из истории русской лексикографии: словари Н.В. Гоголя и А.Н. Островского // Русский язык в школе. – 2009. – № 1. – С. 88–92.
8. Байрамукова А.И. Словарь В.И. Даля: Метапоэтика и металингвистика / Под ред. д-ра филол. наук проф. К.Э. Штайн. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2009. – 264 с.
9. Порудоминский В.И. Гоголь и Даль (Из творческих общений) // Русская речь. – 1988. – № 6. – С. 9–17.
10. Виноградов В.В. О работе Н.В. Гоголя над лексикографией и лексикологией русского языка // Исследования по современному русскому языку: Сб. статей, посвященный памяти проф. Е.М. Галкиной-Федорук. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 1970. – С. 30–53.
11. Даль В.И. ПСС: В 10 т. – М., 1927. Тт. 1, 2. – С. 5; 280.
12. Белинский В.Г. Собрание сочинений в 10 т. Т. 10. – СПб., 1884. – С. 464 – 466.
13. Фонд Погодина 11/10–16. Рукоп. отд. библ. им. В.И. Ленина.
14. Семенов Н.А. Толковые словари русского языка. – Киев: Изд-во Киевского ун-та, 1959. – 118 с.
15. Василевская Е.А. Чернышевский-языковед // Русский язык в школе. – 1953. – № 3. – С. 69–76.
16. Эпштейн М.Н. Русский язык в свете творческой филологии. – Знамя. – 2006. – № 1. – С. 192–207.
17. Белый А. Символизм.– М.: Мусагет, 1910.– 635 с.
18. Флоренский П.А. У водоразделов мысли // Флоренский П.А. Собрание сочинений: В 2 т. – М.: Прогресс, 1990. – Т. 2. – 632 с.
19. Иванов В.В. Наш язык // Лик и личины России: Эстетика и литературная теория. – М.: Искусство, 1995. – С. 1–5.
20. Чуковский К.И. Живой как жизнь (Разговор о русском языке). – М.: Молодая гвардия, 1962. – 176 с.
21. Петренко Д.И. Лингвистический витализм метапоэтики К.И. Чуковского. – Филологические науки. – 2010. – № 4. – С. 37–47.
22. Галь Н.Я. Слово живое и мертвое: Из опыта переводчика и редактора. – М.: Книга, 1987. – 272 с.
23. Паустовский К.Г.Золотая роза. Повесть . Собрание сочинений в 6 т. Т.2 – М.: Детская литература, 1965. – 380 с.
24. Бунин И.А. Сборник стихотворений. – М.: Художественная литература, 1964. – С. 57.
25. Потебня, А.А. Мысль и язык. – Киев: Синто 1993.– 192 с.
26. Хайдеггер М. Исток художественного творения // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX–XX века. Трактаты. Статьи. Эссе. – М.: МГУ, 1987. – С. 264–312.
27. Гумилев Н.С. Стихотворения и поэмы. — Л.: Сов. писатель, 1988. – 632 с.
28. Бэлза С. Алхимик слова // Парандовский Я. Алхимия слова. Петрарка. Король жизни: Пер. с польского. – М.: Правда, 1990. – С. 5–18.
29. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I. – М.: Гнозис, 1994. – С. 1–74.
30. Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Хайдеггер М. Время и бытие. – М.: Республика, 1993. – С. 192–220.
31. Штайн К.Э. Метапоэтика: «размытая» парадигма // Текст: Узоры ковра: Сб. ст. научно-метод. семинара «TEXTUS». – СПб. – Ставрополь, 1999. – Вып. 4. – ч. 1. – С. 5–13.
32. Аристов В.В. Взаимотрансляция языков науки и искусства и поиски единого языка // Язык как медиатор между знанием и искусством. Сборник докладов Международного научного семинара – М., 2009. – С. 329–335.
