Выявление феномена «русской души» в романе Ф.М. Достоевского «Идиот»

Аннотация. Статья посвящена выявлению феномена «русская душа» в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» и его анализу. Феномен «русская душа» осмысляется Достоевским в контексте проблемы Россия – Европа, соотносится с важнейшими для творчества писателя темами и идеями: темой христианской веры, «русского Христа» и с «русской идеей».
Ключевые слова: феномен «русской души», вера, народ, Христос, Богоматерь, Россия, Европа. 

Впервые в творчестве Достоевского словосочетание «русская душа» появляется в романе «Идиот», оно употребляется Мышкиным, рассказывающим о крестьянине, солдате и русской бабе. Следует отметить, что герой не идеализирует русский народ, идеал «русской души» не соотнесён им ни с крестьянином, ни с солдатом, он предстаёт только в образе русской бабы – матери с младенцем. «Русской душе» свойственны крайности – мы увидели это на примере мужика, зарезавшего друга за часы, перекрестясь, и солдата - христопродавца – эти герои в силу своей слабости верят, что Бог, как отец, накажет, но простит. Парадокс состоит в том, что: они и веруют, и совершают преступление.

Контекст романа, в котором впервые складывается понятие «русская душа», включает в себя, помимо указанного рассказа Мышкина о людях из народа, сцену у копии картины Ганса Гольбейна Младшего «Мёртвый Христос». Предварение мышкинского рассказа о крестьянине, солдате и бабе с младенцем этой сценой знаменательно: актуализирован вопрос веры, он сразу обретает проблемный характер, задаёт для читателя смысловую перспективу, связывает понятие «русская душа» с этим вопросом: его в своей душе хочет разрешить русский человек.

Во второй и третьей части романа картина перемещает героев (Парфёна Рогожина, Ипполита Терентьева) и читателей к событию Голгофы, безжалостно ставя перед «трупом» Христа. Все они задаются вопросом: верить в воскресение или нет. С нашей точки зрения, сама по себе картина Гольбейна не рождает в человеке сомнений в вере, а способствует её проявлению. Так, сомневающийся в существовании Бога человек – усомнится ещё больше; неверующий – увидит «труп», неспособный воскреснуть; а глубоко верующий человек не усомнится, так как только после смерти и возможно воскресение.

Парфён Рогожин – «не одна только страстная душа», «огромное сердце»; он пытается быть ближе к почве, он — «боец», «хочет силой воротить свою потерянную веру», поэтому он колеблется от одной крайности к другой (меняется крестами с Мышкиным – хочет его убить). Ипполит Терентьев – богоборческий герой, терзается вопросами веры перед картиной «Мёртвый Христос». Хочет верить в жизнь после смерти, но не может.

После потрясения от встречи с Рогожиным Мышкин находится всостоянии перед эпилептическим припадком, этим мотивировано сложно-организованное повествование 5 главы 2 части романа, которое воссоздаёт болезненный характер размышления героя над русской душой: «Припомнил и полового; это был не глупый парень, солидный и осторожный, а “впрочем, ведь Бог его знает какой. Трудно в новой земле новых людей разгадывать”. В русскую душу, впрочем, он начинал страстно верить»  (с. 230). Ведь, если русская душа — непонятна, необъяснима, то в неё можно только поверить, а не раскрыть, узнать. «Страстно верить» можно только сердцем, а не разумом, более того страсть противоположна доводам рассудка.

Следует отметить, что в подготовительных материалах к 3 части романа встречается следующий фрагмент: «До страсти начинает любить русский народ» [1]. Возможно, изначально для Достоевского понятия «русский народ» и «русская душа» были синонимичны, но в окончательном тексте романа он уже разводит эти понятия, связывая с феноменом «русской души» не только русский народ, но и «русского человека» без учёта его социальной принадлежности.

Роман «Идиот», как уже было отмечено в достоевсковедении, в контексте творчества писателя напрямую связан с «Зимними заметками о летних впечатлениях» (1863) [2]. Эта связь актуализирована в четвёртой части романа. Раскрывая тему Россия – Запад на этом материале, мы полностью осознаём, что для Достоевского существовало две Европы [3]: Европа как родина величайшей культуры, великих философов — и современная Европа. В рассматриваемых фрагментах мы обращаемся исключительно к теме второй Европы (современной буржуазной и католической), так как по контрасту с ней в романе автором вырисовываются важные оттенки «русской души».

Обратим внимание на одну из современных западных работ о «Зимних заметках» — статью И. Клиспис [4]. Исследовательница верно подмечает особенность русского общества 1860-х годов: граница для людей высшего света проходит скорее не между Европой и Россией, а между дворянством и народом.

В очерке «Зимние заметки» Достоевский обращается к образу Чацкого, героя грибоедовской комедии. Чацкий, как заявляет герой путешественник (наиболее в этом фрагменте рассуждения близкий к автору), вновь вернётся в Россию, чтобы служить своей отчизне[5],[6].  (К данному претексту уже обращались А.Л. Боген и А.Л. Бём. Однако они не рассматривали данный фрагмент, анализируя отличия в поведении Чацкого и Мышкина).

В этой последней части романа «Идиот» повествователь рисует высшее общество европейски ориентированным [7]. В описании одних героев он акцентирует внимание на титуле («барон или граф»), имеющем европейское происхождение, а также на «немецком имени». На примере второго персонажа, барина, вводит тему англомании. Далее замечает, что князю N комфортнее жить большее время на Западе. Следуя за ходом его рассуждений, отметим, что католические настроения представителей высшего света поверхностны: для сановника главное не собственно католическое вероисповедание, а его форма: важно, как идёт богослужение. Затем указан парадокс:российский генерал призван защищать интересы своей страны, но при этом «не знает» её. Знаменательно, что повествователь опускает имена и фамилии персонажей, возводя частные характеристики в общие черты высшего света.

Князь Мышкин обращает внимание, что, утрачивая связь с народной почвой, свет теряет и свои национальные черты, свою ценность в истории России, а поэтому как высшее сословие может, с его точки зрения, бесследно исчезнуть. Для нас, тем не менее, важно подчеркнуть, что герои высшего света несмотря на то, что больше всего оторвались от почвы, всё равно сохраняют в себе часть «русской души».

На наш взгляд, Достоевский ставит Мышкина в смешное положение в великосветском обществе намеренно. Писатель развивает тему Чацкого, который способен на деятельную любовь к родине и в первую очередь пытается примирить народное и светское, но, в отличие от грибоедовского Чацкого, не попрекая высший свет, а напоминая его представителям о том, какими они в качестве русских князей должны быть. Мышкин хочет открыть русским дворянам «русский Свет», которого они не знают. Однако, слушающие речь героя не могут принять его идею, они не готовы стать высоким образцом служения во имя народа.

Таким образом, в монологе Мышкина определены основные черты русской души человека не из народа: с одной стороны, «русская страстность», «жажда горячечная», «жажда духовная», «тоска по высшему делу», с другой стороны, незнание русскими «русского Света», потеря связи с почвой, народом, землёй.

Рассуждая над проблемой Запад – Россия, герой указывает, что в отличие от католической церкви, православная церковь сохранила чистый образ Христа, поэтому в России почва для атеизма и социализма совершенно другая. Русские атеисты и социалисты (о них говорится во второй части, IV гл. и в четвертой части, VII гл.), отказываясь от православной веры, лишаются «русской души». Почва у атеизма и социализма в Европе – католичество, а в России — отказ верить.

При анализе 4 части, VII главы выясняется, что легенда о великом инквизиторе Ивана Карамазова, героя последнего романа Достоевского «Братья Карамазовы», содержит те же темы, что и монолог Мышкина на званом ужине у Епанчиных. Безусловно, есть важнейшее отличие между двумя героями: Мышкин смотрит на католичество со стороны, обвиняя его в вере в Антихриста, а инквизитор — непосредственный представитель католической церкви, он признаётся, что она давно служит дьяволу. Предполагаем, что Достоевский, учитывая опыт создания сцены, в которой обвинительная речь князя Мышкина на великосветском ужине вызывает однозначно негативную реакцию со стороны слушателей, в «Братьях Карамазовых», сохраняя тематический рисунок, поменял субъекта речи, им стал инквизитор, а Христос у Ивана Карамазова ‒ в отличие от князя Мышкина ‒ не произносит ни слова.

По мнению Мышкина, нужно, чтобы «воссиял в отпор Западу наш Христос», чтобы русский человек увидел «это золото, это сокровище, сокрытое от него в земле!» (c. 546) [8]. Тогда русский народ станет могучим и будет готов нести всечеловеческие ценности в мир, смиренно воплощая их в себе. Здесь впервые в творчестве Достоевского рождается мысль о русском Христе.

В желании Мышкина примирить высший свет с народным началом, в проявляемой им любви к ближнему, в способности сострадать проявляется всечеловеческое. Закономерно, что Настасья Филипповна, в конце именин с чувством произносит: «Прощай, князь, в первый раз человека видела!» (с. 179), а Ипполит, решившийся на самоубийство обращается к князю: «— Сейчас, сейчас, молчите; ничего не говорите; стойте... я хочу посмотреть в ваши глаза... Стойте так, я буду смотреть. Я с Человеком прощусь» (с. 421). Герои называют Мышкина «человек…», вкладывая в это слово высокий смысл. Князь предложил людям следовать идеалу, но они оказались не способны изменить свою жизнь. В романе миссия вернувшегося из Европы Мышкина-Чацкого, готового служить своей родине, терпит катастрофу.

Однако в романе остаётся, казалось бы, второстепенная линия богородицы с младенцем, которая воплощается в русской бабе и в Вере Лебедевой. Русская женщина не пытается умом прийти к христианству, она, всецело отдаваясь любви к ребёнку, несёт в себе идеалы, органично созвучные христианским. По-моему, если понимание Христа в католичестве и православии расходятся, то Богородица и Дева Мария как раз станут точкой примирения, всеобщим идеалом, бесспорной красотой в высшем смысле.

В исследовании мы попытались определить объём феномена, выяснив, на примере второй и четвёртой части романа, что он включает в себя, во-первых, острое стремление русского человека верить («жажда горячечная», «жажда духовная»), во-вторых, способность совершать поступки, противоречащие друг другу, выраженные в резком переходе от одной крайности к другой («страстность наша»).

По итогам анализа нескольких сцен из романа «Идиот» мы пришли к выводу, что феномен «русской души», в понимании Ф. М. Достоевского, соотносится с определёнными темами. Этот феномен в представлении автора романа тесно связан с верой: в Бога, в Россию, в русский народ, с принятием христианской заповеди «возлюби ближнего своего, как самого себя». Русскую душу сложно постичь рациональным путём, не случайно, главный герой, пытаясь понять её, каждый раз доходит до приступов эпилепсии, в мгновения которых он входит в некое иное состояние — трансцендентальное. 

Ссылки на источники

1. Достоевский, Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 т. — Л.: Наука, 1974. — Т.9. — С. 219.
2. Михновец, Н.Г. «Зимние заметки о летних впечатлениях» Ф.М. Достоевского в современных зарубежных исследованиях / Н. Г. Михновец // Русская литература : ист. - лит. журн., 2014. — № 3. — С. 118-128.
3. Тарасов, Б. Н. Две Европы Достоевского // Тарасов Б. Н. Непрочитанный Чаадаев, неуслышанный Достоевский. М., 1999. — С. 109‒144.
4. Kleespies, Ingrid. Caughtatthe Border: Travel, Nomadism, and Russian National dentityin Karamzin’s Lettersof A Russian Traveller and Dostoevsky’sWinterNotesOnSummerImpressions / IngridKleespies // SlavicandEastEuropeanJournal. Vol. 50. - № 2 (2006).
5. А.Л. Боген (Боген, А.Л. Достоевский: материалы и исследования / А.Л. Боген // Достоевский и Грибоедов, 1988 г. — Т. 8. — С. 553).
6. А.Л. Бём (Бем, А.Л. Вокруг Достоевского: сб. статей / под ред. А.Л. Бема. — М.: Русский путь, 2007. Т.1. С. 207-211, 425).
7. Тихомиров, Б.Н. Неизвестный набросок Достоевского к неосуществленному замыслу (Статьи об отношениях России к Европе и об русском верхнем слое) // Достоевский. Материалы и исследования. — Т. 15. — С. 334-339.
8. Достоевский, Ф.М. Собрание сочинений: в 15 т. — Л.: Наука, 1989. — Т. 6. — С. 546.