Full text

Захар Прилепин стал культовой фигурой современного литературного процесса. Произведения этого автора пользуются заслуженной популярностью среди читателей, вызывают дискуссии в кругу литературоведов и литературных критиков. В центре исследовательского внимания - самые разные аспекты творчества писателя, в том числе – анализ отдельных мотивов, образов-символов, одним из которых является мотив качелей, на значимость которого обратила внимание А. А. Юферова, обозначившая художественную функцию этого символа в романах«Патологии», «Санькя» и в книге «Грех». Исследователь полагает, что писатель воспринимает качели диалектически: «как единства взлётов и падений, счастья и отчаяния, жизни и смерти, любви и боли», при этом «понимание образа качелей Прилепиным ближе к языческому его восприятию». [1, с. 330]

Нельзя не согласиться с А.А. Юферовой в том, что для писателя качели – образ-мотив, к которому он устойчиво возвращается в своих произведениях. Важную семантическую нагрузку этот образ также несет в романе «Обитель» (2014), и для его анализа следует учитывать символику, которую образ качелей несет в предшествующем выходу романа творчестве Прилепина.

В «Обители» образ качелей возникает неоднократно.

Первое его появление в романесвязано с описанием движения чайки («Над водой летала – то снижаясь, то взмывая, – словно раскачиваясь на невидимых качелях, чайка» [2, с. 229]).

Чайки «крикливой и наглой соловецкой породы» - «треклятые» [2, c.17] «привязчивые, крикливые» [2, c. 46], «гадкие» птицы с «жадным, бабским, хамским характером» [2, с. 409], злобные настолько, что способны даже душу заклевать – «как чужую, прокажённую, лишнюю в этом небе» [2, с. 94] – ассоциируются с темной силой. Качели, неизбежно меняющие направление своего движения на противоположное, будто бы характеризуют положение этих птиц в Соловецком лагере, символически очерчивая быстрое изменение их «статуса». Если сначала «в монастыре и в порту от чаек не было проходу, к тому же за убийство чайки полагался карцер <...>» [2, с. 17] (чайки неприкосновенны = «качели» находятся на максимальной высоте), то с приходом нового начальника лагеря птиц безжалостно истребляют: «“Чаек перебить”, - смеясь, скомандовал Ногтев» [2, с. 479] (птицы становятся жертвами = «качели»опустились).

Так же непрочно положение каждого в Соловецком лагере: в любой момент человек может неожиданно возвыситься и столь же внезапно (но вполне закономерно, если вспомнить траекторию движения качелей) оказаться на дне. Примеров, когда жертва занимает место палача и наоборот, в романе немало.

Образ качелей – «символ чередования падений и взлетов, диалектического единства верха и низа» [3] - в контексте романа словно напоминает о неустойчивости, непрочности окружающего мира.

Словно раскачивающиеся качели протекают будни Артема Горяинова: положение его в лагере постоянно меняется: тяжелый труд в 13, а затем 12 роте сменяется щадящим нарядом «по ягоды», вместо которого вскоре Артем получает тяжелейший наряд «на баланы», вступает в конфликт с блатными… Казалось бы, ситуация безвыходная, но качели его судьбы вновь взмывают вверх: заключенный Горяинов попадает под опеку Бориса Лукьяновича, занимающегося подготовкой лагерной спартакиады, общается с Эйхманисом… Оказавшись в ИСО, Артем снова стремительно опускается вниз. Далее, логично, следует «взлет»: Галина - враг, сотрудник ИСО, который может и в карцер отправить, и срок удвоить [2, с.300], и даже довести «под размах» [2, с. 326], становится любовницей Артема, а затем его покровительницей. Она делаетГоряинова сторожем в Йодпроме – этой должности позавидовали бы многие лагерники. Покушение на Эйхманиса – событие, которое можно сравнить с внезапным опусканием качелей – резко меняет жизнь всего лагеря. Описывая эти события, автор использует глаголы с общей семантикой «движение вниз», «горизонтальное положение»: «Мезерницкийлежал посреди площади, мертвый» [2, с.405]; «<...> Чайки <…> непрестанно сыпалисверху на строй пометом» [2, с. 405]; «Строй повалился так, словно всем разом подрезали сухожилия <…>» [2, с. 405]; «На коленях стояли<…> все» [2, с. 405]; «<…>Посыпал крупный, как ягода, дождь» [2, с. 406]. Финал «Книги первой» заставляет предположить, что главный герой вновь стремится «вверх», но очередной «подъем» вряд ли сделает его счастливым: «Артем попытался поднять глаза, чтоб посмотреть вверх. /Тяжелая капля ударила ему ровно в глазное яблоко» [2, с. 406].

После покушения Артем продолжает работать на Лисьем острове и, казалось бы, «качели» замедлили свое движение… Заговор заключенных вновь меняет траекторию их движения: для Артема наступают тяжелые времена, он попадает на Секирку – самое страшное место в лагере. Но Галина в очередной раз спасает своего любовника («качели» взмывают вверх), решаясь на совместный побег, который не приводит героев к спасению («качели» опускаются), Артем оказывается в камере. Казалось бы, какая-то внутренняя сила сдерживает движение «качелей», которые управляют его жизнью: герой меняется внешне, у него появляются новые привычки: «Все в лице Артема стало мелким: маленькие глаза, никогда не смотрящие прямо, тонкие губы, не торопящиеся улыбаться. Мимика безличностная, стертая. <…> / Лучше вообще без слов. / Всякое движение быстрое, но незаметное <…>. / Жестикуляции нет» [2, с. 686]. Но этот обезличенный, незаметный человек все же способен внезапно подняться на недоступную другим высоту: внезапное, едва ли не бессознательное решение спасти Захара ценой собственной жизни – это очередной взлет «качелей»: «Перед Артемом расступились так уважительно, как никогда в жизни» [2, с. 694]

Траекторию движения качелейтакже напоминает отношение главного героя к другим персонажам (симпатия сменяется разочарованием, презрение – уважением) и даже предметам (вспомним материнскую подушку: «Почувствовал в этой подушке что-то человеческое, проколовшее в сердце, - и вскоре выгодно обменял ее») [2, с. 688]).

 

Можно предположить, что композиция романа «Обитель» подчинена принципу качелей (эту особенность Прилепина-писателя А. А. Юферова отметила в произведениях «Патологии» и «Санькя» [1, с. 329])

Образ качелей используется в романе «Обитель», кроме того, для создания портретной характеристики одного из героев произведения - Афанасьева: «рыжие чертенята раскачивались на качелях в его глазах» [2, с. 410]. С помощью этой метафоры не только описываются глаза героя, передается его настроение, но и отчасти воссоздается атмосфера «последнего акта драмы Серебряного века» (именно так презентуется роман в аннотации к изданию [2, с. 4]). Об этой эпохе настойчиво напоминает соединение образов качелей и черта, содержащих явную отсылку к стихотворению Ф. Сологуба «Чертовы качели».

Эту догадку подтверждает еще одна авторская «подсказка»: Артем, который пытается читать про себя стихи знаковых для Серебряного века поэтов, вспоминает, в числе прочих, и «чёрта, хрипящего у качелей» [2, с. 442]. Приведем фрагмент из этого стихотворения:

В тени косматой ели,

Над шумною рекой

Качает черт качели

Мохнатою рукой.

<…>

Снует с протяжным скрипом

Шатучая доска,

И черт хохочет с хрипом,

Хватаясь за бока.

Безусловно, столь явная реминисценция не может быть случайной. Для чего ее использует писатель? Полемизирует ли он с Сологубом или же, напротив, принимает его философскую концепцию?

Анализируя «Чертовы качели», Ю. Воротников предположил, что здесь «изображен чужой мир, в котором смерть — единственное спасение от страшной жизни» [3]. Исследователь отмечает, что «Сологуб очень остро чувствовал трагизм существования человека, блуждающего и заблуждающегося в этом чуждом, непонятном и непостигаемом мире» [3].

«Блуждающим» и «заблуждающимся» в «чуждом» мире в романе, несомненно, является АртемГоряинов. О глубине духовной трагедии героя ярко свидетельствует один из его снов, в котором Артему снится истлевающий труп человека, убитого пулей. Нарастающую силу страха, охватывающего героя, отчетливо передает прием градации; пугающая картина дополняется описанием звука: «<…> и однажды внутри гроба впервые – и в последний раз на вечные годы – раздался короткий звук: из‑под кости, освобождённая истлевшей плотью, выкатилась пуля и упала на дно гроба: ток!» [2, c. 541], а затем образом, возникающим в результате падения пули: «<…> нательный крестик, провалившийся в грудную клетку, начал раскачиваться. /В гробовой тьме распятый Христос на медном крестике качается как на качелях» [2, c. 541].

Очевидно, именно Артем пребывает в той «гробовой тьме», которую видит в сне, и качели становятся символом его сомнений. «Распятый Христос на медном крестике», который раскачивается, как на качелях, а значит, то приближается к наблюдающему (а наблюдает эту картину Артем-сновидец), то отдаляется от него. И этот сон в какой-то степени отражает литературную реальность – у героя не единожды появляется возможность обратиться к Богу (этому могли бы способствовать и беседы с владычкой Иоанном, и лик, который герой обнаруживает на стене), но всякий раз Артем отвергает этот путь. По сути, атмосфера сновидения отражает положение героя в литературной реальности; находясь в кошмарной тьме, где истина в который раз остается для него хотя и видимой, но недосягаемой, он выбирает жизнь «без креста и без хвоста» [2, с. 328]. Образ качелей в сне Артема, как нам кажется, указывает на невозможность обретения героем высшей истины.

Качели отсылают также к характерному для творчества Захара Прилепина мотиву детства [4]. Вспомним сцену, когда заключенные со страхом смотрят на чекиста с колокольчиком. Появление образа качелей предваряется использованием форм глаголов «раскачиваться», «шатнуться»: «Чекист раскачивался, и улыбка на его лице раскачивалась<…>. Нитка со свинцовой слезой на конце шатнулась<…>» [2, с. 553]. Логично возникающий в итоге образ качелей («Каждый на этой нитке качнулся, как на качелях, которые с размаху выбрасывали уже не в крапивную заросль, как в детстве, а в червивую глухонемую яму» [2, c. 553]) заставляет задуматься о беззащитности человека в мире жестокости (вспомним А.А. Блока, утверждавшего, что «человек в горе и в унижении становится ребёнком» [5, c. 212]). Светлый образ из мира детства в суровой реальности становится проводником в губительное пространство: яма «свидетельствует о провале, резком обрыве; попав туда, человек оказывается выбит из привычного мироощущения <…>» [6, с. 522]; емкие эпитеты «червивая», «глухонемая» свидетельствуют о безысходности сложившейся ситуации.

Как видим, образ качелей в романе многоплановый. С одной стороны, он создан с учетом традиционного для произведений З. Прилепина содержания этого образа, с другой – в нем прослеживается связь с традиционной культурой, с наследием русской литературы. Мотив качелей в «Обители» обогащается, поскольку функции, выполняемые им, расширяются. Если в предшествующем творчестве З. Прилепина с помощью образа качелей «утверждается радостное единство микрокосма человеческого тела и макрокосма Вселенной» [1, с. 330], то в «Обители» он наводит на размышления о том, что положениечеловекав мире не может оставаться неизменным: он всегда находится в поисках истины, постоянно делает выбор между добром и злом, между вечным и сиюминутным.