Tatiana ZhukovaВведение интертекста в художественный текст современных писателей обладает огромным смыслообразующим потенциалом. О том, что цитата включает в себя «всю литературно-художественную структуру, откуда она заимствуется», писал еще А. В. Виноградов в своей статье «О стиле А. С. Пушкина», подчеркивая, что «чужое слово» преобразуется в новом тексте, «расширяя перспективу изображаемого» [Виноградов 1934:153–154].
В начале XXI века в творчестве писателей обретает новое звучание поэзия В. Я. Брюсова. Это происходит, возможно, потому, что Брюсов «предвосхитил многие открытия в области литературы, философии, языка, социологии, футурологии и т. д. не только эпохи модернизма, но и даже постмодернизма, утверждая важность и необходимость множественности истины» [Тайлакова 2012:7]. Действительно, основополагающей темой русского символизма была тема релятивизма, утверждения «множественности истин», равнозначных самих по себе. И поэту должно выбирать то одну, то другую, освещая их светом поэтического гения. В стихотворении 1901 года с посвящением «Зинаиде Гиппиус» В. Брюсов утверждал:
Неколебимой истине
Не верю я давно,
И все моря, все пристани
Люблю, люблю равно [Брюсов: 1901].
Поэт декларировал безразличие к тому, что несет та или иная истина – добро или зло, поскольку все они равны по значимости:
Хочу, чтоб всюду плавала
Свободная ладья,
И Господа, и Дьявола
Хочу прославить я [там же].
Зло для старших символистов было «вселенской силой, способной очистить мир от мещанской серости, от бытового зла», как справедливо отмечали М. Ю. Лотман и З. Г. Минц в своей статье «Символизм» [Лотман, Минц 1989:42]. Такая система ценностей противоречила традиционной славянской этике, четко противопоставившей добро и зло, не допускавшей смешения этих антиномических понятий. Для христианства «правда – это Божья правда-бытие, а не быт, мечта, представленная всегда в законченном виде. Цельное и целостное представление идеала дается Благодатью и совершается любовью – основной формой выражения справедливости» [Колесов 2014:82]. Ментальное пространство понятий «добро-зло», «вера-безверие», «любовь-ненависть», «правда-ложь» так антиномично, что их смешение привело к величайшему духовному кризису в первой трети ХХ века, приведшему к небывалому числу кровавых жертв, что и демонстрирует в своем художественном тексте, вступая в дискуссию с В. Я. Брюсовым и другими символистами, Захар Прилепин в романе «Обитель» (2015 г.).
Действие романа происходит в конце 1920-х годов в Соловецком концлагере. Писатель художественно изображает, что заключенные, служитель, охранники Соловецкого острога в подавляющем большинстве отстаивают каждый «свою особую правду», являющуюся «неколебимой истиной» только для того, кто её проповедует.
Исконный смысл слова «правда» – это закон, добродетель, оправдание грешника заслугами Христовыми [Даль:2009–2016]. В «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля «правда» толкуется в первоначальном смысле: «истина на деле, истина во образе, во благе; правосудие, справедливость. Творите суд и правду. Стоять за правду. Нет правды на свете, суда по правде. Небеса возвещают правду Его. [Псалтирь] Истина от земли воссия, и правда с небесе приниче, [Псалтирь] … правосудие свыше | честность, неподкупность, добросовестность» [Даль:2009-2016].
«Современный толковый словарь русского языка» Т. Ф. Ефремовой в понятие «правда» вносит как синоним понятие «истина»: правда – это 1) то, что соответствует действительности; истина. 2) правдивость, правильность. 3) разг. Правота. 4) Порядок, основанный на справедливости [Ефремова: 2010]. Но если «правда» – это то, что соответствует действительности, то возможно её изменение во времени, в постоянно меняющейся реальности, то есть «своя правда» – временная «правда» эпохи «освобождения».
В романе Прилепина «своя правда» настойчиво утверждается руководством лагеря, намеренно искажавшем смысл истории православной Руси. Так, Эйхманис твердит, что в Соловецком монастыре «всегда была скотобойня», «живодёрня», что «Соловки – это странное место». В тексте романа слово «странный» уже имеет двойной смысл. «Странный человек» – это не только паломник, служитель Богу, но и человек, не похожий на других. Если первоначальный смысл слова «странный» носил в себе утверждение необходимости веры и святости и посещения святых мест, то в ХХ веке слово «странный» приобрело и негативный смысл: то есть «непохожий на других, ненормальный», «чокнутый». Последний смысл наиболее часто употребляется в ХХ веке. В романе Прилепина этот смысл подчеркивает атеистическое восприятие этого слова обитателями Соловецкой обители, потерявшей или никогда не имевшей, по их убеждению, никакой сакральности», – отмечает И. М. Попова [Попова 2015:146].
Таким же образом меняются изначальные смыслы слов «благо, благодать» как дары Бога на послереволюционное восприятие производных от этого слова – «блажной», блажь, блажить» – то есть сумасшедший, непонятный.
Провозглашенная старшими символистами и сформулированная В. Брюсовым «множественность истин», широко воспринятая русским народом, по мнению Захара Прилепина, перепутала исконные смыслы, дезориентировала сознание и обернулась вседозволенностью. В приведенных в прилепинском романе документальных свидетельствах демонстрируется, «как быстро здесь [в концлагере. – Прим. Т. Е. Жуковой] бывшие бойцы и герои Красной армии превращаются в распутных свиней, впадают в безобразие бесстыдства и безнаказанности» [Прилепин 2015:708].
В стихотворении «Моя мечта» из сборника «Холм покинутых святынь» В. Я. Брюсов говорит о том, что безграничная свобода, связанная с утверждением «множественности истин», не даёт человеку чувства гармонии, а лишь вызывает страдание мятущейся души:
Моей мечте люб кругозор пустынь,
Она в степях блуждает вольной серной,
Ей чужд покой окованных рабынь,
Ей скучен путь проложенный и мерный,
Но, встретив Холм Покинутых Святынь,
Она дрожит в тревоге суеверной,
Стоит, глядит, не шелохнет травой,
И прочь идет с поникшей головой (1895г.) [Брюсов:1961].
Несмотря на страдания, на муки совести, «серна мечты» поэта, отринув «неколебимую истину», оставляет «холм покинутых Святынь» без сожаления и навсегда. Брюсов называет себя и себе подобных бунтарей в стихотворении «Размышления» (1895 г.) «искателями смутного рая» [там же]. Как показывает поэтическое творчество русского поэта, «смутный рай» без Бога является адом, «тенью жизни», оборачивается муками души, испытывающей ужас «богооставленности»:
В страхе оглянешься: – Тени,
Призраки, голос "иди!"...
Гнутся невольно колени,
Плещут молитвы в груди.
Плакать и биться устанешь;
В сердце скрывая укор,
На небо черное взглянешь...
С неба скользнет метеор (1894г.) [Брюсов:1961].
Поэт понимал обреченность такого отношения к «неколебимой истине», под которой всегда понимались догматы Веры:
Свиваются бледные тени,
Видения ночи беззвездной,
И молча над сумрачной бездной
Качаются наши ступени.
Друзья! Мы спустились до края!
Стоим над разверзнутой бездной
Мы, путники ночи беззвездной,
Искатели смутного рая.
Мы верили нашей дороге,
Мечтались нам отблески рая...
И вот – неподвижны – у края
Стоим мы, в стыде и тревоге (1895 г.) [Брюсов:1961].
Поэт не уверен, «послышится ли голос спасенья» на краю гибели, которую приблизили те, кто верил в «свою истину» («Возвращение») [там же]. Теперь мечты и сладостные сны становятся «отвергнутыми», «горькими». Поэт осознает, что он «бродил, свободный, одичалый, таился в норах давней мглы …», что он был «в пустыне» духа, пребывал в «гордыне», посвящая стихотворения всем богам («Я» 1899 г.) [Брюсов:1971].
Поэт понял, что «странно полюбил … мглу противоречий», и это привело его к осознанию того, что «вместе мы на грани снов скользим», что такие, как он, «причастны тени» жизни, а не истинному бытию [там же]. Причем эта «тень жизни» – «могильная», «нездешняя», «страшная» [там же].
«Тень» и «сон» становятся самыми частотными словами-символами для брюсовской поэзии 1890-х годов. Эта же символика характерна и для романов Захара Прилепина «Обитель» (2015 г.), и Людмилы Улицкой «Лестница Якова» (2015 г.), в которых образ поэта В.Я. Брюсова играет концептуальную, по нашему убеждению, роль.
Известно, что «каждая культура живёт символами, и она – культура лишь в той степени, в какой символична. Различие эпох состоит в том, что для древнерусской культуры символична вещь, средневековая культура под символом понимает скорее слово (это вербальная культура), а современная символизирует преимущественно идею [Колесов 2014:541].
Поэзия Валерия Брюсова является жизненным ориентиром для главного героя романа «Обитель» Артёма Горяинова и для протагониста романа «Лестница Якова» – Якова Осецкого. «Тень» – как заблуждение, как неистинность идеи употребляют оба современных писателя и не только в вышеназванных романах, но и во многих других более ранних произведениях.
Артём Горяинов гоняется за тенью жизни, потому что его вера была «стихийным неверием». Он духовно неграмотен, и поэтому ведет себя как человек с каменным сердцем: никого не любит, никому не сочувствует, а «беспредельно» возлюбил только себя. Как из-под личины «декадента» Брюсова в стихотворении «Юному поэту», в Артёме проявляется брюсовский «второй завет»:
«… никому не сочувствуй,
Сам себя полюби беспредельно!» [Брюсов:1995].
Герой чувствует не свою греховность, а греховность окружающих его людей – всех, кроме Эйхманиса, начальника Соловецкого концлагеря, который выделил и возвысил его на малое время. Артём «заточен» только на личное выживание, очевидно поэтому он называет дураком священника, который один из всех не ходит «на парашу», стоящую вместо алтаря в церковном храме [Прилепин 2015:68]. Он спокойно совершает «святотатство», разоряя древнее кладбище монахов, готов на любые компромиссы с совестью, лишь бы поесть и выжить. Он знает и любит современных ему поэтов Серебряного века, но не понимает истинного смысла их поэзии, не различает, где добро, а где зло, в стихах слышит только ритм и музыкальность. Он безжалостен даже к страдающим, больным и умершим, к собственным отцу и матери. Считает себя сиротой, добровольно выбирая «богооставленность» («Я хочу быть сирота без креста и без хвоста») [там же:361]. Его сердце огрубело, «окаменело», подсказывая герою «свою правду», состоящую в том, что он – «никто».
Обезличивание героя произошло незаметно для него после убийства отца и отказа увидеться с приехавшей к нему матерью. Он, увлеченный страстью к Галине, не осознает, что ненавидит и её, поддерживая в себе «телесное разожжение» ради выгоды от ее покровительства, поскольку персонаж уверен, что «никакой любви у него к этой глупой женщине не было. И у неё к нему» [там же:633].
«Своя правда» центрального героя Прилепина становится ясной из следующего высказывания Артёма: «Бог есть, но не нуждается в нашей вере. Он как воздух. Разве воздуху нужно, чтобы в него верили? … Что до ада – то он всего лишь одна из форм жизни, ничего страшного» [там же:689]. Артём отстаивает свое право жить по «своей правде», оказавшейся бесовством.
Герой Прилепина потерял веру не только в Бога, но и в человека, убежден только в одном: «каждый человек носит на дне своем немного ада: пошевелите кочергой – повалит смрадный дым» [там же: 486]. В финале романа показана полная деградация Артёма и символическая гибель героя, произошедшая потому что Артём Горяинов не принял призыва владычки Иоанна и явную помощь высших сил, а создал внутри себя «ад», отказавшись от благодати ради «множественности истин». Он считал, что главное для него – не вспоминать про убитого отца, «а то стыд заест, и душа надорвется» [там же:50].
Роман Л. Е. Улицкой «Лестница Якова» тоже находится в атмосфере брюсовской идеи о «множественности истины» и отрицании «неколебимой истины». Центральный герой произведения Яков Осецкий полностью поддерживал «свободомыслие» своей любимой Маруси, уверенной в том, что для женщины важно более всего самоопределение, служение обществу и искусству, а не традиционные ценности семьи. Главное в жизни для Марии Пинхас было «выскочить из пошлости провинциального прозябания в новую, высшую жизнь <…> к жизни свободной, осмысленной, неопределенно-прекрасной» [Улицкая 2015:51].
Яков считал правильным, что современное искусство сформировало свободную женщину, имеющую «свою правду» о жизни. Сам герой уверен, что В. Я. Брюсов воплощает в ряду других великих поэтов «мощь и силу» современного искусства. Он писал: «Характер современного творчества. Тоска по силе, стремление к мощи. Роден, Врубель, Вагнер, Брюсов, Беклин, Рерих» [там же:361].
Для Маруси Брюсов был не так значим, как для её мужа. Она черпала идеи из повести А. П. Чехова «Невеста». Но когда её брат Михаил начал писать стихи и просил оценить их, то она оскорбила брата охлаждающими краткими оценками его стихов: «Не Блок. Не Надсон. Даже не Брюсов» [там же:140]. Здесь Марией выстроена уже другая поэтическая иерархия. Но факт остается тот же: Брюсов для многих критерий гениальности поэта.
Когда в отношениях Якова и Марии через много лет разлуки появилась трещина, то, чтобы сгладить раздражение жены, Яков пишет ей о том, какие он читает книги: «Вот за последние три-четыре недели я прочел: Эддингтон. Книга стихов Брюсова» [там же:539]. Это письмо Якова к Марии от 1934 года. А в 1935 году в письме описан такой же круг чтения: «… Книги по литературе. Четыре тома Когана. История новейшей русской литературы. Взял только ради Брюсова, который сделался родным поэтом, а попутно прочел все. Узнаю массу сведений, которые давно нужно было знать» [там же:547]. И в конце этого письма Яков Осецкий вновь пишет о любви и поэзии Брюсова: «Я когда-то читал и Андреева, и Сологуба, и Брюсова, и Бальмонта и только сейчас при чтении этой книги все разрозненные случайные впечатления встали на свои места и расположились в систему» [там же:547].
Главный герой объясняет жене, почему у него возникла некоторая системность в восприятии поэтов Серебряного века: «Потому что они все – прежние – освещены тем светом, который бросает на них прожектор революции» [там же:547]. Осецкий ценил в поэзии Брюсова революционную «вольность», о которой поэт писал в стихотворении «Только русский»:
Только русский, знавший с детства
Тяжесть вечной духоты,
С жизнью взявший, как наследство,
Дедов страстные мечты;
Тот, кто выпил полной чашей
Нашей прошлой правды муть, -
Без притворства может к нашей
Новой вольности примкнуть! [Брюсов:1967]
«Нашей прошлой правды муть» означает, как видно из дальнейших строф, Божью правду, Евангельскую истину:
Просвещенья ключ целебный
Скрыв, бросали нам цари
Лишь хоругви, лишь молебны,
В пёстрых красках алтари! [там же].
В этом стихотворении, созданном в 1919 году, Брюсов противопоставляет науку (просвещение) религии, забыв, что подавляющее большинство гениальных учёных были людьми глубокой веры. Яков Осецкий, сам будучи талантливым ученым, не видит никакого противоречия в брюсовской концепции до тех пор, пока «свобода» Маруси не привела её к тайному разводу с мужем и полному жизненному краху.
Очень важно, что внучка Маруси, гордо названная ею Норой в честь героини драмы Генриха Ибсена «Кукольный дом», которая тоже стремилась к эмансипации и добилась свободомыслия, не приняла идеала бабушки, считая её жизнь неудачной, бесцельной («идеологическая бедность»). Бабушка занималась «какими-то эзотерическими танцами, потом забытой и гонимой наукой педологией, а в поздние годы жизни называла себя очеркисткой. И жила духовной жизнью. Такой же далекой от сегодняшней жизни, как юрский период…» [Улицкая 2015:21]. Бабушка Маруся была «дитя Серебряного века, его продукт и жертва», – сделала вывод Нора [там же:24].
Нора, живя во второй половине ХХ века, будучи художником-декоратором в театре отвергает идеалы Маруси и Якова. Она, наоборот, понимает, что смысл бытия женщины – домашний очаг, быть помощницей мужу и воспитание детей. А самовыражение – это попутная вещь, но не единственно главная. Поскольку Нора поняла это поздно, то она видит, что её «редкая» любовь к Тенгизу была только «тенью жизни»: «Это оттого, что я всю жизнь шла через театр, и сколько всего упущено» [там же:670]. Так же думает и Тенгиз, ставя свой спектакль «Театр теней» как «полный отказ от театра». Нора видит, что ее возлюбленный «вышел за пределы вещественного, улетел туда, где, кроме теней, ничего уже не существует …» [там же:673].
Символично, что основной сюжет романа «Лестница Якова» заканчивается рождением нового Якова – внука Норы от её сына Юрика и Лизы в день рождения её бабушки Маруси. «День, который чтил всю жизнь Яков Осецкий» «в столетие переписки Якова и Маруси, хранившейся в ивовом сундучке» [там же:700]. Все возвратилось на круги своя: «своя правда» отвергнута внуками и правнуками, «неколебимая истина» снова восстановлена в 2011 году, почти через столетний период.
Таким образом, в романе Захара Прилепина «Обитель» брюсовская поэзия стала эпохальным знаком отхода от «неколебимой истины» при изображении послереволюционного духовного кризиса, вызвавшего множество бед и страданий русского народа; а в произведении Людмилы Улицкой авторская рецепция на творчество Брюсова обнаружила суть выхода из этого кризиса следующих поколений, преодолевших увлечение «множественностью истины» и вернувшихся к вечным ценностям жизни, вырвавшихся из «тени жизни» к подлинной свободе и свету.