Evgeniya IvanovaВся совокупность снов Горяинова, главного героя романа З. Прилепина «Обитель» строится на приеме художественной градации при раскрытии одной из основных для романа темы веры в бога и тотального безверия. Для подчеркивания позиции героя писателем используется внутри каждого отдельного сновидения прием антитезы.
Уже начиная с первого сновидения Артема о вареном яйце, заявлены основные (сквозные) мотивы произведения, раскрывающиеся как во сне персонажа, так и в реальной для героя действительности: мотив голода и сытости, тепла и холода, одиночества и общества, безверия и надежды на бога. Казалось бы, первостепенным для героя-узника становятся физические потребности и желания, но за всем материальным, вещественным, стоит, прежде всего, духовная потребность. Это символично раскрывается в образе «обычного вареного яйца», которое «светится изнутри желтком – будто наполненным солнцем, источает тепло, ласку» [5, с. 25]. Артем обращается с едой как с чем-то святым: «благоговейно касается» яйца, «бережно надламывает», «молитвенно наклоняется» к нему. Желток, который после надлома остался в одной из половинок яйца, который автор называет «безбожно голым, призывным», словно запретный плод манит персонажа, представляется «неизъяснимо, до головокружения сладким и мягким» [5, с. 25]. Словно в «противовес» солнечному, золотому, теплому и мягкому образу писателем вводится серебряный, сверкающий образ крупной соли: «…Артем посолил яйцо, отчетливо видя, как падает каждая крупинка…» [5, с. 25]. Но эти два образа, напротив, дополняют друг друга («мягкое золото в серебре»).
Яйцо как символ «новой жизни» и соль как «символ самого главного, смысла, сути» желанны для героя, но оказываются ему недоступны («Молитвенно наклонился к яйцу, чтобы бережным движением слизнуть соль. Очнулся на секунду, поняв, что лижет свою соленую руку») [4; 8; 5, с. 25]. Подсознательное желание героя приблизиться к святому, чистому, божественному не осуществляется.
Во втором сне Артем будто идет по шаткому льду и падает в прорубь, но «в проруби оказалась не вода, а земля – причем горячая, словно разогретая, и очень душная», и там ему пришлось спать [5, с. 305]. Горизонтальное движение ассоциируется с жизненным путем героя, его неустойчивым положением, самоощущением. Провалившийся вниз герой символически ассоциируется с попавшим в ад, что подчеркивается словами, входящими в лексико-семантическое поле «тепла»: (земля) горячая, разогретая, душная. Артем «спал в этой душной земле» [2]. Возникает параллель адское подземелье – исправительный лагерь. В сознании героя Соловки – адское место, где царят жестокость, несправедливость, людская злоба и ненависть к ближнему, и здесь вынужден оставаться Горяинов.
Этот сон так же, как и первый (о яйце), строится на антонимических отношениях: здесь противопоставляются лед – огонь, вода – земля. В знаковом контексте льда кроме явных (холод, грусть, одиночество), содержится и скрытое значение. Оно связано, что отмечено Дж. Купером, с символикой плотных вод земли, противопоставленных живительным водам родника в Раю [5, с. 178].
Цветовая гамма тоже строится на антонимических отношениях: серебряный – огненный. Относительно первого сна возникает художественная цветовая градация: солнечный, желтый – огненный, красный. Подобный прием необходим для выстраивания другой, психологической градации: в первом сне герой пытается приблизиться к божественному, к некой тайне мироздания, но теряет с ними связь, а во втором – он не только не смог удержаться в грешном, «шатком» мире, но и проваливается в преисподнюю, откуда нет выхода. Хотя, стоит отметить, что герой «не сгорает» в аду – ему лишь душно, он спит.
Желание почувствовать тепло, ласку, нежность в первом сне сменяются во втором ощущением жара, духоты, тесноты.
В другом сне, полубреде, связанном с душевной и духовной эволюцией героя, Артему несколько раз за ночь видится убийство чекистов – настолько Артем пропитан ненавистью к их самоуправству [2]. Горяинова злит произвол красноармейцев, их жестокость по отношению к лагерникам, садизм, но еще больше героя раздражает собственное бессилие перед беспределом соловецкой власти, а с этим он никак смириться не может.
Горяинову снится: они с Галей, взявшей наган, «спешат к воротам, и – бах! бах! – все в дыму, красноармеец на земле, Артем подбирает его винтовку. Второй из наряда, сняв с головы буденовку и прижимая ее к груди, падает на колени» [5, с. 396]. Этот сон Артема представляется несколько кинематографичным: опускаются подробности действия, снижается динамика сюжета, что становится возможным при опускании в предложении глаголов, даются зрелищные картины-результаты (ср. «бах! бах!…все в дыму, красноармеец на земле»…). Использование междометия «бах! бах!» позволяет создать картину «за кадром»: читатель понимает, что это сцена убийства, которую автор опускает, оформив в «рамку» фактов предваряющего (взятое оружие, желание отомстить за самоуправство) и заключающего (убийство красноармейца) [2].
Этот сон Артема Горяинова один из немногих сознательных сновидений героя, как выражается автор, «им [Артемом] самим надуманное» [5, с. 396]. Артем просыпается с чувством нежелания отпускать сон. Думается, если бы последовало продолжение, второй дежурный тоже был убит. Артем Горяинов, желающий покончить с самовольством, произволом чекистов, сам творит беззаконие во сне: он убивает красноармейца, отомстив таким образом за покалеченные жизни ссыльных, за множество причиненных смертей, – превращается такого же чекиста [2]. Тема божественного начала здесь стоит достаточно остро. Хотя никаких упоминаний о боге не содержится, читатель понимает, что герой теряет всякую веру, поскольку ежедневно сталкивается с несправедливостью, жестокостью, смертью. Есть ли в этом бог?
По мере развития сюжета сны главного персонажа становятся все более тяжелыми, мрачными. Душа героя погружается в безверие, темноту, мрак, и его сны превращаются в кошмары.
Интересно в этом плане сновидение, основой которому послужило воспоминание о том, как «однажды утром на Спасской башне раздалось вдруг не «Боже, царя храни», а «Интернационал»»: «Сейчас Артёму даже не снилось, а чудилось, что Спасская башня, то и дело расползающаяся в погорелый Преображенский собор, заиграла какую-то новую, взвизгивающую, как тележное колесо, музыку, за этой музыкой, еле поспевая, спешил барабан, раздувая тугие щеки и не в такт хлопая себя по голому чекистскому животу.
На телеге вповалку лежали голые попики. За телегой бежал привязанный ослик. На шее у ослика позвякивал колокольчик» [5, c. 474–475].
В его сне Спасская башня, когда-то известившая о начале власти Советов (самая знаменитая башня Московского Кремля, символ России), «расползается» в погорелый Преображенский собор (оплот веры), что ассоциируется с размыванием границ между главными политическим и религиозным символами, эти образцы обесцениваются, многовековые мировоззренческие установки разрушаются, происходит десакализация.
Играет «новая, взвизгивающая» музыка, что еще более усиливает эффект разрушения связи между материальным и духовным, между человеческим и божественным началом. Музыка эта звучит тяжело, неприятно, надрывающее: визжит, как тележное колесо, – и не в такт ей звучит барабан. Образ негармонического барабана антропоморфный: «раздувает тугие щеки», хлопает себя по «голому чекистскому животу», что создает эффект устрашения, подчеркивая абсурдность происходящего [5, с. 475 [. Егазаровым А. отмечается особая символика барабана в годы становления большевистской власти, обозначающего разрушительные процессы [1, с.88].
Образ живого инструмента противопоставлен образу мертвых «голых попиков», лежащих «вповалку» на телеге. Артем ненавидит и тех, и тех, что подчеркивается в первом случае метафорой, а во втором – использованием суффикса–ик, что выражает пренебрежение, отвращение.
Ослик – библейский символ кротости и миролюбия [7, с. 126], который, что было бы логично, должен везти телегу, в сновидении бежит, привязанный, за ней, символически очерчивая место, отведенное в сознании Артема христианским добродетелям. Показательно и то, что звук колокольчика (напомним, что в христианстве колокол призывает верующих в храм на богослужение, в романе же колокольчик возвещает о неминуемой гибели одного из заключенных) заглушается «новой музыкой», он не звучит, а «позвякивает».Колокольный звон, как символ благовещения, превращается в символ смерти: позже колокольчик будет звучать в романе при описании жизни заключенных на Секирке, когда их по одному будет уводить чекист-палач Санников [3, с. 15].
С.А. Ильина отмечает, что данное сновидение отражает взгляд главного героя на «противостояние между материальным и духовным, в котором позиция духовного несравнимо слабее» [3, с. 15]. Это не совсем так. Думается, здесь важнее было отразить абсурдность мира, в котором разрушаются национальные устои, главным образом нравственные и моральные, в котором бог, хотя и не умер, но умирает.
Когда врагами лагерников стали не только чекисты-садисты, но и погодные условия: наступили холода (Ср. «…хуже холода нет ничего…про холод нельзя пошутить…мир вокруг больше не ждал никаких ответов и надежд не оставлял,), – Артему было совсем тяжело, особенно по ночам. Он был готов жизнь отдать за горячую кружку кипятка – «даже не за кипяток, а просо за горячую кружку» [5, с. 505–506]. Днем выглядывало солнце, и сквозь «щит, скрывавший окно с уличной стороны», чуть проникали солнечные лучи [5, с. 501]. «Воздух мало-мальски прогрелся», Артем задремал: «Снов стало очень много, они непрестанно сменялись и путались, один вытеснял другой, запомнилось только, что вблизи разожгли печку, но, хотя дрова уже пылали, огонь в печи был еще холодный – словно и ему надо было разогреться» [5, с. 510].
Артем очередной раз видит во сне огонь. Это уже не тот огонь, что словно сжигает заживо, происходит из самого пекла, но это спасительный огонь, животворящий, исполненный спокойствием и смирением: «Артем терпеливо ждал, иногда трогая языки пламени рукой… Потом подставил спину огню и начал дожидаться, когда он дозреет. Весь сон был воплощенным терпением» [5, с. 510]. Здесь огонь олицетворяет духовную силу, трансцедентность, божество [4, с. 221]. Артем еще не согрет, но чувствует тепло от печки, что подчеркивает его постепенное приобщение к божественному, успокаивающему разум и тело, дарящему надежду. В этом сне, как и в остальных снах персонажа, символически борются Бог и дьявол,в душе Артема происходит постоянная борьба веры и безверия [2].
Владычка – батюшка Иоанн – придумал спасение от холода: лагерники должны спать, укладываясь «в штабель». Желанием выжить Артем вынужден участвовать в задумке Иоанна. И тогда сны героя «становятся все назойливее». Он перестает ощущать собственное тело: «одной заледеневшей рукой касаешься другой руки, но наверняка не знаешь – обе ли руки твои, или только одна из них, и если только одна – то которая? – а поверх всего этого наплывает сон…» [5, с. 531]. У Артема складывается впечатление, что общая для всех, кто находился сейчас в церкви на Секирной горе, проблема смертельных голода и холода порождает другое явление – общие сновидения. Сны лежавших в штабеле «перетекали из головы в голову»: в сон Горяинова то и дело вклинивались образы чужих снов (голая женская холодная, как у жабы, спина; лошадь; порезанная косой рука, отсыревший чулан).
Вынужденное, доставляющее неудобства «объединение» не только сближает абсолютно разных людей, но и пробуждает в душе и сердце героя доброту, терпимость к ближнему. Так, Артему «штабель» представляется «общим столом, где каждый сон выглядел как тарелка с чужими объедками…» [5, с. 531]. В его сне-тарелке был мед. «Артем не любил мед – все любили, а он нет, мед был слишком сладкий, на него приятно смотреть, но вот чтобы есть – нет, челюсти сводило» [5, с. 532]. Но сейчас герой испытывал желание съесть этот мед, но не мог: «не было чего-то очень нужного, чтоб его съесть, – то ли ложки, то ли тарелка была неудобной…». Мать, во сне убиравшая со стола, хотела забрать тарелку с медом у Артема, а тому хотелось ее предупредить: «Я буду медок, мама!». Сейчас его не нужно было бы заставлять скушать мед, он сделал бы это сам с большим удовольствием. В этом ключе сон о меде вторит словам одного из заключенных, сказавших, что сейчас ценно и желанно то, что было раньше безразличным. Репрезентируемая с помощью приема сна истина лаконично выражена в русской пословице: что имеем – не храним, а потерявши плачем [2].
Мед выступает символом бессмертия, инициации и возрождения, что указывается в словаре символов [4, с. 201]. Артем с почитанием относится к чистой священной пище – меду, – в христианстве символизирующей земное пастырство Христа и сладость Слова Божия [4, с. 201]. Артем ласково и с нежностью называет кушанье «медок», проникаясь желанием его отведать и полюбить навсегда.
Символично, что мать во сне Артема находится за его спиной. Как ангел-хранитель, она находится рядом, готовая всегда встать на его защиту. Она почти безмолвна, покорна и должна бы быть незрима, но Артем ее видел. Мать, этот материализовавшийся ангел, всегда была с ним: в его мыслях, в его снах, в его жизни наяву. И вот теперь она приехала на Соловецкие острова, чтобы увидеть его, чтобы знать, хорошо ли все с сыном. Артему ее приезд был не нужен, даже злил, поскольку напоминал о его преступлении. Почему же в своих снах он готов просить, молить ее о чем-то? Он раскаивается в содеянном убийстве отца, ему стыдно перед самим собой и матерью, он не может этого сказать, в этом признаться, но душа его надрывается [2]. Именно поэтому Артем чувствует, как во сне «собирается то ли плакать, то ли заорать» [5, с. 532]. Это чувство настолько переполняет героя, что он ловит себя на том, как вслух просяще, словно извиняясь, повторяет «Я буду медок, мама!»…Позже Артем поймает себя на мысли, что «мать добрей Бога – кого бы не убил ты, она так и будет ждать со своими теплыми руками», и перед ней он готов преклонить голову и исповедоваться [5, с. 540].
Судьба Артема на Соловках складывается стихийно: то его не покидает ощущение смерти, ходящей по пятам, то он исполнен сил и готов жить дальше. Счастье и радость то и дело чередуются со страхом и потерей надежды: когда герой находится на грани срыва, слаб и беспомощен, обстоятельства вдруг неожиданно складываются в его пользу, и наоборот, когда он поверил в свою удачу и решил задержаться в своем счастье, судьба готовит ему новые серьезные испытания [2].
Ощущение нахождения рядом смерти в исправительном лагере присутствует всегда. Пусть это не личная смерть Горяинова, но чужая, которую он не сможет не заметить. И это тяжело для героя. Особенно тяжело он переживает расстрел поэта Афанасьева, которого так до конца и не понял (то Афанасьев влюблял в себя, то пугал, то смешил и располагал, то вызывал злобу и ненависть), и Василия Петровича, бывшего контрразведчика с «парафиновыми» глазами [2].
После того, как Афанасьева приговорили к расстрелу, Артем видит сон о смерти, в котором главный герой уподобляется «ноготку». Горяинов сравнивает себя с мизинцем, который «разрастался, пока не стал целым человеком»,при этом «лицо его было – будто детский обескровленный ноготок» [5, c. 541]. Превратив лицо герояв «ноготок», писатель лишает его всех черт, а значит, как верно отметила С. А. Ильина, и индивидуальности. Определение «детский» заставляет задуматься о беззащитности героя, а эпитет «обескровленный» делает его безжизненным; значит, на бессознательном уровне герой понимает свою ничтожность, слабость [3, с. 16].
В своем ночном кошмаре Артем видит истлевающий труп человека, убитого пулей:«Пуля застряла меж костей в его груди» [5, с. 541]. Артем не понимает, принадлежит истлевающее тело Афанасьеву или кому-то другому: «он обращался во прах, прах становился пылью». Среди мертвой тишины «внутри гроба впервые – и в последний раз на вечные годы – раздался короткий звук: из-под кости, освобожденная истлевающей плотью, выкатилась пуля и упала на дно гроба: ток!» Леденящий душу звук упавшей пули кажется Артему самым пугающим, ужасным звуком: «это самый страшный звук в мире!.. Самый страшный в мире от всего сотворения человечества! Невозможный!». В сознании Артема, как и сознании читателя, возникает ассоциация убийственной пули не только со смертью, но и людской злобой, бесчеловечностью, хищностью: пуля лишает человека самого дорого – жизни [2].
Артем, неверующий во Христа герой, кажется, углубляется в своем неверии: он видит бесчинство административной части по отношению к заключенным, он видит звериное чувство в каждом из лагерников, он знает, какой бывает смерть, как она безжалостна к человеку и как она внезапна, – разве во всем этом есть Бог? Смертоносная пуля во сне героя поражает грудь, носившую изображение распятого Христа, что символически выражает убеждение героя-сновидца в превосходстве силы Смерти над Богом. Дальше Артем видит, как «от падения пули произошло движение – и нательный крестик, провалившийся в грудную клетку, начал раскачиваться. В гробовой тьме распятый Христос на медном крестике качается как на качелях» [2; 5, с. 541].
Качающийся крест символически выражает колеблющееся отношение к Богу: от наивной веры до полного безверия. Важная деталь отмечается автором и его героем: крест с изображением Христа проваливается внутрь мертвого тела, словно проникая в душу, – но души у мертвеца нет, она давно покинула мертвую плоть, и распятый Христос остается одинок в могильной тьме. Завершение сновидения образом Христа символично подчеркивает христианскую идею спасения души через жертву Христа [2].
Артем ощущает свою причастность к смерти Афанасьева и Василия Петровича. А что он мог сделать? Мог ли он спасти их? В том и находится источник чувства вины – в бессилии, безвыходности, обреченности. Во сне к Горяинову являются его прежние друзья, причем такими, какими он успел их узнать с лучшей стороны, и каждый со своими соловецкими регалиями: Вершилин Василий Петрович с ягодами, Афанасьев – с вечной улыбкой [2].
Василий Петрович словно предчувствовал свою смерть, знал, что она за ним явится этим вечером. Артем не видел, но чувствовал, «голова Василия Петровича затряслась еще сильнее, словно у него была в зубах зажата ягода, а его трясли чужие, ледяные, с дикой силою руки, пытаясь эту теплую ягоду вытрясти, чтоб затоптать сапогом» [5, с. 549-550]. После крика Вершилина «Верую!» теплая ягодка выпадает – жизнь оставляет измученное тело.
Во сне Артему является Василий Петрович с корзиной полной ягод: «- Я же тебя угощал ягодой, – сказал он Артему достаточно громко» [5, с. 551]. Слова Василия Вершилина звучат для Артема как намек на некоторую обиду. Сновидец ощущает присутствие бывшего друга «где-то рядом», старается не шевелиться, чтобы случайно не задеть ни Василия Петровича, ни его корзины [2].
Вместо ягод корзина оказывается полна червей «всех цветов: белые, голубые, желтые, зеленые, фиолетовые, некоторые совсем маленькие, юркие, торопливые, а некоторые подросшие, разъевшиеся, тягучие» [5, с. 551]. Это аллегория настоящего положения Василия Петровича: его ягоду-жизнь уже разъедают черви, – и Артем, несмотря на кипевшую в нем неприязнь, переживает смерть товарища наяву и во сне [2].
Артем долгое время пребывает в состоянии, которое Прилепин характеризует как «промежуточное» между сном и бодрствованием. [5, с. 555]. В его сознании реальность смешивается со снами: он слышит речь Галины, ходатайствующей о его переводе в духовой оркестр, и одновременно читает приказное письмо. Он «чувствует, что это неправда», но следом «впадает» в сон [5, с. 555]. Он видит, как с опаской торопится «вниз по лестнице». Согласно словарю символов Купера Дж., лестница обозначает переход, путь в другой мир, а ступени олицетворяют бытие, инициацию [4, с. 179]. Почему герой устремлен вниз? Он бежит, скрывается. В христианской традиции лестница является символом страданий Христа, но Артем не хочет больше страдать, с него хватит, да и в Бога он не верит, зачем тогда ему проходить тот же мученический путь? [4, с. 180].
Артему снится, что «навстречу ему несли гроб, то ли пустующий, то ли уже кем-то занятый» [5, с.555]. В «Энциклопедии символов» Купера, указывается значение гроба как места, где лежат умирающие боги и спасители, и символизирует воскресение, спасение, искупление [4, с. 63]. Но Артем воспринимает гроб как дурной знак, знак несчастья, смерти, поэтому сторонится его и, «пролезая меж ног», оказывается на улице, откуда совершает скорое путешествие по местам, где ему приходилось работать на Соловках: лес, Йодпром, Лисий остров, «до которого вообще-то надо было плыть», Секирная гора [5, с. 555–556]. Оказавшись у Секирки, заметил мигающий маяк, что в его сознании ассоциировалось со спасением [2].
Символика горы связана с пониманием ее как высшей и центральной точки Земли, вершиной рая [4, с. 59]. Гора должна была стать твердыней для героя, поэтому он взбирается «по лесенке к церкви», задыхаясь и изнемогая, все же тащит себя. Купер расшифровывает восхождение на священную гору как устремление, влечение к высшим состояниям, к безграничному [4, с. 59]. Это подчеркивается и направлением движения героя во сне: сначала он движется горизонтально, а затем автором показано символичное вертикальное движение – вверх по лестнице [2].
Стремление Артема вверх, стремление быть ближе к Богу проявляется в каждом сне, хотя Горяинов это всячески отрицает, придавая увиденному страшные, ужасающие, смертельные значения.
Наверху на горе оказывается Галя, спокойно разговаривающая с «улыбчивым чекистом». Горяинов невольно становится свидетелем неудачной шутки чекиста: тот толкнул Галю, рассчитывая, что она скатится «на три или четыре ступеньки, и оценит его дружескую забаву», но прогадал, и Галя кувырком и «неожиданно быстро полетела в тартарары» [5, с. 556]. На очередном повороте сновидец замечает, что это вовсе не Галина, а падала его мать – «со своими то ли пирогами, то ли еще чем-то – повидло на лице, позор…» [5, с. 556]. Падение ассоциируется с погружением в материальный мир, забвением своего божественного происхождения, потери рая [4, с. 236].
Символична сцена причащения на Секирке, когда Артем ощущает, как вся человеческая гадость и грязь выходит наружу с раскрытием сокровенных человеческих тайн, страшных секретов: человек обнажается, становится беззащитным. Именно так себя чувствует Артем. Он не стал причащаться, оставшись со своими грехами один на один. Думается, поэтому и во сне он увидел себя совершенно голым [2].
Тема наготы как тема греховности раскрывается еще глубже, когда, «совершая неимоверные усилия», Артем произносит во сне: «Бог здесь голый. Я не хочу на голого Бога смотреть. Бог на Соловках голый. Не хочу его больше. Стыдно мне». [5, с 664]. Бога приобретает душа заключенного после тяжелого раскаяния, после совершения своеобразного ритуала обнажения своих грехов. Вот и для Горяинова Бог представляется голым, таким же, как раскаявшиеся чада Его. Артему стыдно за наготу человеческую и божественную, за греховность, слабость. Герой не приравнивает себя к Богу, но опускает Бога до уровня грешных лагерников – они оказываются одинаково обнаженными [2].
Дальше Артем ловит себя на мысли, что «видел не Бога, а собственного отца – голым – и говорил о нем» [5, с. 664]. Интересна параллель между монологом-объяснением сновидца и теорией Фрейда, «апелляцией к Эдипову комплексу, сути религии», обнаруженная Марией Скрягиной: «Человек создает Бога по образу своего отца, и личное отношение к Богу зависит от отношения к телесному отцу и вместе с ним претерпевает колебания и превращения. Бог, в сущности, является по мнению психоаналитика превознесенным отцом. Фрейд проводит аналогии в отношения человека с отцом и с Богом. Если первые не налажены, то и вторые вряд ли состоятся, либо будут иметь амбивалентный характер» [6].
Замечание Скрягиной вполне уместное и важное. Артем утрачивает Бога после совершения убийства отца, он словно обнажается, лишившись отцовской защиты: «Знает ли он [поп] про отца?.. Знает ли он, что я обожал отца? Что считал отца лучшим человеком на земле? А?..» [5, с. 539]. А теперь в его «полуобмороке» звучит: «Бог отец. А я отца убил. Нет мне теперь никакого Бога. Только я, сын. Сам себе Святой Дух» [5, с. 664-665].
Внутри себя Артем изнывает, просит Господа вернуться к нему: «Бог не мучает. Бог оставляет навсегда. Вернись, Господи. Убей, но вернись». [5, с. 665]. Разве истинный Бог способен убить?! Артем обращается не к Христу, а собственному богу отцу, прося его хотя бы и убить тело, но соединиться с ним душой [2]. И последующее обращение героя: «Покаяния отверзи мне двери, Жизнодавче», – направлены не к Иисусу (перед Иисусом Христом Артем каяться не стал, в массовом причащении участия не принял), но к биологическом и духовному «Жизнодавче» – отцу. [5, с. 665].
Примечательно, что после описания Прилепинымгоряиновского откровения, автор вводит образ «даже не руки, а огромного пальца», раздавившего клопа: как высокого возносится Артем в своих страдания и как низко, приземлено ставится точка – убийство клопа – его монолога. Можно расценить эту заключительную деталь, как возвращение героя в реальный мир, где прошлое изменить нельзя – отца не воскресить, и настоящего – соловецкой участи – не избежать. С другой стороны, клоп выступает символом той самой гадости, которая лезла из сокамерников во время исповеди. В образе клопа аллегорически отражен горяиновский грех отцеубийства. Герой же просит: «Убей, но вернись». – И вот бесшумная рука (Ср. «Бог молчалив») давит вылезшего клопа, словно прощая Артему его грех. Доказательством последнему выступает появление ангела под утро во сне Артема. Ангел кладет ему руку на грудь и обещает, что все будет хорошо: «Вернее, он ничего не обещал, и лица его Артем не видел – но знал точно, что это вестник, пришедший сообщить: судьба твоя пока еще тепла, милый мой» [5, с. 665]. После этого Артем засыпает крепче и спокойнее, чувствуя горячий след на груди [2].
Сны Артема с того момента снова становятся светлыми, он из них выпутывается, как «из горячих, солнечных сетей» [5, с.679]. Он объясняет себе: «теперь моя душа в цветах, и ее щекочут кузнечики» [5, с. 680]. Во сне ему чудится, что все счастливы: и крыса с крысятами, и чужеземцы Том и Мари, которым они с Галей не дали умереть, и сам Артем – всем тепло. Это последний сон главного героя романа З. Прилепина «Обитель». Это самый добрый и теплый сон, говорящий о произошедшем очищении души героя: теперь его волнует не личное счастье, но счастье всех божьих тварей, теперь его тело укрыто не только одеждой но и божьей благодатью, а в теле этом живет светлая и легкая душа [2].
Итак, сны Артема Горяинова, главного персонажа романа З. Прилепина «Обитель», являются не только отражением соловецкой действительности, в которой вынужден выживать герой, но и имеют глубокую философскую основу. Одной из основных тем, раскрывающихся посредством описания художественных снов, является тема веры и безверия. По мере развития сюжета сны героя «утяжеляются», погружаются в беспросветную тьму, демонстрируя борьбу божественного начала в человеке и материального, в которой, чаще, проигрывает духовная сторона. Понятие «вера» в романе обрастает новыми смыслами: это и справедливость, и надежда, и смирение, и прощение. Пройдя испытание страшной реальностью, собственными снами, совестью, герой все же «облегчает» душу, обретает силу и веру бога. С очищением души и помыслов Артема Горяинова, «светлеют» и его сновидения, наполняются радостью.