Full text

Вопрос об авторском присутствии в художественном тексте, о способах выявления речевых и текстовых признаков проявления авторской позиции на ряду с участием повествователя и персонажей очень важен для осмысления специфики творчества Л.Е. Улицкой. Поскольку ее проза отличается разнообразными способами включения голосов повествователя и персонажей, их сложным взаимодействием, то в рассказах, повестях и романах Л.Е. Улицкой открытое выражение авторского отношения к персонажам и окружающей действительности часто сменяется скрытым.

Наиболее открыто авторское сознание, авторская модель мира, система ценностных представлений, отраженная в художественных текстах Л.Е. Улицкой, проявляется в доминантах мировидения автора, которые возникают как ключевые слова, специфические для того или иного произведения, которые мы определим термином «слова – сигналы» или «знаки-символы» (Ю. Борев). Эти концептуальные доминантные для мировидения авторы слова, или краткие выражения выявляются на основе лексико-семантических повторов, организующих мотив. Они позволяют судить о системе оценок автора, о его аксиологическом мировидении.

Термин знак-символ используется в значении, данном Ю.В. Боревым в словаре «Эстетика. Теория литературы: энциклопедический словарь терминов»: «Знак-символ (от греч. symbolom – примета, признак) – знак, состоящий с объектом в ассоциативной связи, несущей концептуально нагруженную информацию [1: 137].

В рассказе «Пиковая дама» (1996г.) таким словом-сигналом сталослово «любовь».

Главная героиня рассказа, бывшая красавица Мур, в юности вызывавшая восторженные поэтические излияния знаменитых поэтов, запечатленная на картинах художников, по сути прожила жизнь кошки, испытывая только «вечный гон». Она считает, что «любовь» – это чистый «лудос» - взаимная игра партнеров, приносящая краткое наслаждение. Мур объявляет чувство любови, в котором есть желание иметь детей – «скотством». Такой «выверт» в противоположный смысл понятия «любовь» она старается внедрить в сознание всех окружающих и в первую очередь в голову дочери и внуков.

Другим словом-сигналом, несущим концептуальный смысл, в том же рассказе является «сладкая пощечина», представляющая собой Евангельскую варьированную интертекстему, взятую из Нагорной проповеди Христа: «Ударившему тебя по щеке, подставь и другую» [2 6: 29].

Цитата из Библии характеризует дочь Мур, Анну Федоровну, которую многие исследователи справедливо считают «праведницей». Например, Т.А. Новоселова в своей работе подчеркивала: «Ведущую роль в создании образов великих праведников играют житийные и библейские подтексты, которые неявно присутствуют в тексте Улицкой.  Л. Улицкая использует не конкретное житие, а насыщает повествование произведений узнаваемыми деталями −  знаками, которые апеллируют к «культурному базису» читателя[3:25].

Если быть более точными, то надо признать, что реминисцентное выражение «сладкая пощечина» восходит в начале к ветхозаветному закону, говорящему о необходимости адекватного мщения («Око за око, зуб за зуб»), которыйв Евангелии Христос отменяет,говоря о непротивлении злу насилием.

Спаситель провозглашает универсальность закона всепрощения и добра, невозможность злом уничтожить зло, он уверяет, что только кротостью одерживается победа над злом. «Сладкая пощечина», о которой мечтает дочь Мур, чтобы влепить ее матери за все издевательства, мучения, надругательства, которые она перенесла от нее в течение всей жизни, раскрывает подлинный характер Анны Федоровны, считавшейся «святой». Она так обижена и обездолена матерью, что подспудно, глубоко в душе всю жизнь носит греховное желание мести. В момент своей нелепой смерти,исполняя очередной материнский каприз, Анна Федоровна мысленно «лепит» по накрашенным щекам старухи эту «сладкую пощечину», показывая всю глубину кризиса их семейных отношений, когда искажены и поруганы родственные чувства, а любовь самых близких людей превратилась в многолетнюю ненависть.

Названные знаки-символыоткрыто выражают авторское сознание, зачастую, не совпадающее с мнением остальных персонажей, которые считают Анну Федоровну «святой» (муж Марек, дети, соседи), или «почти святой» (коллеги по работе).

По нашему наблюдению, несовпадение точек зрения различных персонажей и автора – повествователя является тактической, игровой, провоцирующей читателя интенцией Улицкой и не только в рассказе «Пиковая дама», но и во многих других её рассказах, повестях и романах.

Хотя повесть «Сквозная линия» (2002г.) и не отличается изобилием интертекстуальных связей, но тем не менее авторская интенция тоже не может быть достоверно описана без расшифровки в ней знаков-символов, ориентированных на прецедентные контексты.

По словам повествователя, «Сквозная линия» представляет собой скрупулезный «научно-художественный» анализ причин лжи.  В начале «крупная мужская ложь» (слово Каина) противопоставлена «милому женскому вранью», в котором не усматривается никакого «смысла-умысла, и даже корысти» [4:7]. В преамбуле автор вспоминает античную «царственную пару»: Одиссея и Пенелопу как образчик гендерных признаков одного из человеческих пороков – обмана. Повествователь заявляет, что Пенелопа – это «простодушная обманщица», поскольку проявляет «глупое женское упрямство» [4:8]. Здесь чувствуется авторская литературная провокация, словесная игра. Ведь на самом деле героиня античного эпоса обманывает во благо: для того, чтобы соблюсти верность любимому мужу.

Кажется, что повествователь дает современную трактовку античного сюжета с позиций циничного отношения бóльшей части молодежи к традиционным семейным ценностям. На самом деле, хотя греховность женщин стала притчей во языцех, но Л. Е. Улицкая видит причину не в самой женской природе, а в сильной социальной зависимости и беззащитности женщины перед лицом жизненных обстоятельств. В повести утверждается, что женская ложь имеет веские причины: женщины потеряли духовные ориентиры в циничном жестоком мире, потому что они стали «равноправными и образованными», а по мнению автора, образованная женщина – это существо иного порядка:она самостоятельно ищет выход из безвыходной жизненной ситуации и тем самым зачастую обрекает себя на падение на дно ада.

Автор повести, показывая ложь в жизни юной девочки, зрелой женщины и почтенной старушки, исследует последствия лжи в женских натурах разных национальностей, различных социальных слоев, выявляет множество причин и мотивов этого порока.

Кульминационным моментом повести «Сквозная линия», несомненно, является финальная часть с оксюморонным смыслом заглавия «Счастливый случай», в которой развернута драма русских проституток, работающих в Европе после развала Советского Союза. Жизнь этих русских женщин – сплошная страшная ложь, слегка прикрывающая трагедию, которую они скрывают от мира и от себя. Ложь, маскирующая «безысходность», которая просит надежды на возможность достойной жизни, даже без надежды на любовь и счастье.

Исключительный «счастливый случай» описан в жизни Людмилы, имеющей несколько других имен: она вышла удачно замуж!На самом деле брак оказывается еще большим горем и циничной ложью, прикрывающей продажу ее тела под давлением уже так называемого «мужа» – потомственного банкира.

Эпоха девяностых годов ХХ столетия, названная автором повести «крахом всех составных частей кое-как организованной жизни, когда догматика дала такую трещину, что сама Божественная Троица закачалась» [4:87], прежде всего обнаружило крах традиционной семьи и глубокий кризис духовности.

Отсвет высокой духовной женственности сохраняют все несчастные героини повести, особенно Людмила, настоящее имя которой неизвестно. Рассказчик видит, что свои «бесхитростные лживые рассказы» все проститутки выстраивают в «типовую конструкцию в которой сквозит «одна сверхистория»:была хорошая семья, которую разрушила смерть отца и появление отчима, как в русских сказках про сироток. Людмила – Зоя, якобы столичная женщина, якобы из хорошего круга, у которой, по легенде, дедушка - профессор. Она талантливо играет эту роль. И только алкоголизм и наркомания несчастной женщины вскрывают иногда этот панцирь заскорузлой лжи.После ее рассказа следует вывод повествователя: «Такая сучья жизнь. Такая убогая ложь. А правда – еще более убогая» [4:88].

В финальном интертексте - слово-сигнал «ложь» превратилось в «убогую правду», отражая не только деградацию социального института семьи, но и наличия милосердной любви в современном глобализированном мире. Важно увидеть, что знак-символ «убогий» дано в повести не в первоначальном позитивном смысле: человек с физическим недостатком, но наделенный Благодатными духовными дарами, такими как глубокая вера, прозорливость, чудотворение и др., а в негативном смысле, полностью противоположном первичному, тому, которым слово было наделено в конце XIX – начале ХХ века.

В «Историко-этимологическом словаре современного русского языка» дано такое определение слова «убогий» – очень бедный, жалкий, скудный, немощный, увечный; а переносное значение - «духовно ограниченный» [5:280]. Иные смыслы обнаруживает в слове «убогий» С. И. Ожегов, подчеркивая их негативность («ничтожность, скудность, посредственность») и указывая как на устаревший смысл «физический недостаток» [6:712]. А о духовной первоначальной, исконной составляющей смысла этого слова давно нет и речи.

Слово «убогий», имеющее корень Бог, первоначально (до ХIХ века) обозначало не столько ущербность (физическую, творческую или духовную), скорее наоборот, в нем запечатлен статус тех, кто изначально, от рождения, были на особом счету у Самого Господа. Недаром русская народная пословица гласит: «Не бойся богатого грозы, бойся убогого слезы» [7:193].

Но вместе с разрушением православной аксиологии, начавшемся в середине XIX века, многие слова духовной сферы мутировали в сознании определенной части народа, что отразила Л. Улицкая в повести «Сквозная линия».

Изучение художественного приема «знак-символ» показывает, что проза Л.Е. Улицкой тяготеет к провокационной недосказанности, к такому построению произведений, где читатель становится равноправным участником творческого диалога, и ему приходится дополнять и расшифровывать концептуальные смыслы, заложенные в художественный текст, определять логистику образов и выявлять авторскую интенцию.

Так, ключевым словом в судьбе Медеииз романа «Медея и её дети» является исконный смысл слова «кольцо» как синонима вечности. В романе кольцо – это, прежде всего, оберег главной героини, который ей подарило крымское море. Кольцо вросло в палец Медеи, оно стало символом ее верности Земле, морю, долгу, семье, мужу-изменнику и его детям, то есть своей судьбе - всему, что дано и установлено Господом, которого она благодарит за это каждый день.

В основу сюжета положен изначальный смысл слова «кольцо», означающий начало и конец, то есть замкнутый круг жизни. Кольцо - это также символ союза, мистического обручения. Медея обручена не только с мужем, но и с морем, и с Таврической землей, с Богом, слово которого твердо ею сохраняется в сердце и исполняется в жизни [8:656].

В романе происходит ассиметричное варьирование известного мифологического древнегреческого сюжета. Медея по греческой легенде, была женой Ясона. Это страстная и ревнивая женщина, языческая колдунья, убившая своих детей ради отмщения за измену мужа.

Медея из рома на Л.Е Улицкой – кроткая христианка, не имеющая кровных детей. Она смиряет себя, не обижается, не мстит, прощает измену мужу, растит и обихаживает несколько поколений детей родственников, любя их всем сердцем и невольно, наблюдая как они «бесятся» от любовных страстей. Медея сочувствует и помогает всем вокруг, отдавая последнее.

Медея, будучи ровесницей XX веку (ей исполнилось шестнадцать лет в 1916 году), – «ведет тихое ненаучное наблюдение» за страстями земных сородичей, переживая одиночество, непонимание, неся вину перед ближними за их не сложившиеся судьбы.

Ее муж Самуил только перед смертью понял, как жена жертвенна и верна ему, осознал, что среди «глубочайшего беззакония» Медея была «единственным человеком …, живущим по христианскому своему закону»: «То тихое упрямство, с которым она растила детей, трудилась, молилась, соблюдала посты, оказалось не особенностью ее странного характера, а добровольно взятым на себя обязательством исполненным давно отмененного всеми повсюду закона» [9:160]. Речь идёт о христианском законе благочестия и верности. Даже после смерти мужа Медея носит траур, читает о нем псалтырь и ожидает загробной вести от своего Самуила.

Медея сравнивается повествователем по крепости своей веры с прочностью дерева, крепко вплетшего корни в каменистую почву, как кольцо в её палец, потому что она ежедневно благодарит Бога за все благодеяния и просит дать ей «все вместить, ничего не отвергая» [9:169].

Кольцо – это главный знак судьбы героини. Она постоянно в круге бытия ведет разговор с Богом, смешивая давно вытверженные моменты с ее собственным голосом «живым и благодарным» [9:165].

Каждый этап жизни Медеи – это тихий нравственный подвиг, который сопровождается знаком кольца.

Сапфировое кольцо было подарено ею возчику Юсиму в страшном декабре 1918 года. Символично, что кольцо не сохранилось, но спасло от смерти, потому что мать Равиля в самые голодные времена променяла его на пуд муки, и тем спасла всю семью. Кольцо для Медеи – спасительный дар жизни, это также символ чести, жертвенности и служения ближнему. Знаменательно и символично, что Медея часто находит кольца, выбрасываемые морем, и дарит их окружающим ее родственникам на счастье.

 Медея в юности была очень обидчивой по природе, но боролась с этим качеством, и не заметила даже, что давно ни на кого не обижается: «Она верующий человек, другая над ней власть» [9:44], поэтому и своим обидчикам, и их потомкам, она тоже дарит найденное кольцо.

Так получилось во время прогулки к морю с дочкой Сандры Никой, рожденной от неверного Самуила,на месте прелюбодеяния Медея находит кольцо Сандры. Медея отдает кольцо Нике, объясняя, что его потеряла Сандра. И это «потемневшее кольцо с небольшим розовым кораллом» становится символом нераскаянного родового греха, бурной разрушительной страсти, «перехождения через высшую черту», установленную Господом.

Медея получает в результате своего поступка забвение обиды, а Ника идет на новое любовное приключение с Бутоновым, которое вскоре приведет ее любимую племянницу Машук «загублению» своей души. Кольцо символизирует в этом эпизоде неистребимость греховных искушений в человеке, ходящем по кругу своих страстей и не раскаивающемся.

Поэтому, очевидно, «у Медеи находка этого потерянного тридцать лет тому назад кольца не выходила из головы» [9:73]. Трудно было Медее осознавать, что «горячие романы молодой родни и нестойкие браки» идут из поколения в поколение и в их большой семье. «Верующая не в случайность, а в Божий промысел, она поняла, что кольцо - это внятный знак без сомнения: готовься!» [9:73] И действительно, все завершилось трагедией.

Фольклорный прецедентный феномен - кольцо является, по нашему убеждению, интертекстуальным концептуальным словом-символом, раскрывающим замысел автора, утверждающим основную идею романа «Медея и ее дети»: человек должен следовать любви высокой, жертвенной, благой и милосердной, а не биться в узком кольце греховных телесных страстей.

Не является исключением в аспекте верности художественному приему выражения авторской позиции использование таких прецедентных феноменов, как слова-сигналы в романе «Зеленый шатер» (2010 г.).

В одном из интервью 2011 г., говоря о творческом замысле, Л.Е. Улицкая призналась, что, хотя, садясь за новую книгу, она знает «приблизительно куда хотела бы доплыть», но случается, что «карандаш умнее» [10:451]. Это прежде всего относится к роману «Зеленый шатер», в котором авторская концепция не всегда совпадает с логикой развития сюжета.

В романе два смыслообразующих центра и два основных слова-сигнала «Зеленый шатер» и «Имаго». Первый связан с вопросами всеобщей вины и покаяния, с проблемами нравственного выбора, от которого зависят жизнь и смерть персонажей. Поставленная на примере жизни так называемых шестидесятников и диссидентов, проблема эта выражена прецедентным феноменом «зеленый шатер». Знаками-символами этого идейно-философского центра романа является метафора земной жизни - «Зеленый шатер» и посмертия - «Золотой чертог», взятые из Евангелия. «Зеленый шатёр» - образ метафизический, символизирующий переход в Царство небесное: это Господний Чертог, куда попадают после смерти и где продолжается их загробное существование. «В радость и Божественный чертог славы Его совнидем, идеже празднующих глас непрестанный и неизреченная сладость зрящих Твоего лица и доброту неизреченную», - говорится в Молитве Святого Василия Великого [11: 16].

Второй концептуальный узел романа воплощенный в слово, выраженный биологически термином «имаго», включает постановку проблемы личности, ее зрелости и недоразвития.

Конфликт между тоталитарной властью и группой противостоящих ей смельчаков, которым претит ложь и фальшь государственной идеологии, показан как «драма времени» на примере любви двух супружеских пар героев: Оли и Ильи, Михи и Алены. Став диссидентом, Илья попытался приспособиться к условиям слежки и репрессивных мер, но вынужден был выехать за границу, расставшись навсегда с Ольгой. Заболевшая от горя разлуки и мнимой измены, Ольга начинала оживать только тогда, когда появлялась надежда на воссоединение с Ильей, но сообщение о смерти Ильи ввергло ее в окончательную смертельную болезнь.

Михавообще не может приспособиться к тоталитарной системе, как Илья. К нему в основном относится метафора повествователя «имаго». Миха в конце романа достигает уровня взрослости, по мнению рассказчика, хотя на самом деле все наоборот. Его душа созрела для того, чтобы понимать, что главная цель жизни – это любовь к ближним.

Повествователь подчеркивал: «Миха проходил, как насекомое, последнюю стадию метаморфоза: смерть Анны Александровны вынуждала его стать окончательно взрослым» [12:105]. Но «взрослые» особи обладают изощренным эгоизмом, они умеют лавировать среди неприятностей, как Илья. Миха с его кротким сердцем не способен на такой эгоизм. Он пришел к самоубийству, отчаявшись разрешить узел проблем, никого из его ближних не мучая. Его добровольный уход из жизни произошел не из гордости (как бунт Ивана Карамазова), а от тупиковости ситуации: он другим путем не мог спасти жену, дочку и своих близких. Его чуткое сердце не смогло вместить жалость ко всем, кто страдает, кто обижен, кто нуждается в его помощи (как дочка Мустафы Айше).

Миха сопоставляет при этом задуманное им самоубийство с подвигом Иисуса, что подтверждает его полное непонимание смысла христианства и крестоношения. Миха думает: «Ведь именно в тридцать три года Иисус совершил поступок, подтвердивший его абсолютную взрослость он добровольно отдал свою жизнь за идею, которая вообще-то не вызывала у Михи большого сочувствия – за чужие грехи» [12:541].

Поошибочному убеждению персонажа, быть взрослым – это значит распоряжаться самим собой. Действительно, не детскость, а атеистическое мышление привело чувствительного Миху к подобной трагедии.

И хотя повествователь изображает смерть Михи, как полет крылатого существа, оставившего на земле пустой гроб, явная аллюзия на воскресение Христа, но читатель не может не понимать, что этот минутный полет героя к земле ведет в вечный мрак, во тьму, и такой конец жизни никак и ни в каком смысле нельзя назвать спасительным.

Важные символы «лестница» и «тень» в романе «Лестница Якова» (2015г.) вписываются в концепт «убогая правда». В прозе 2000-х годов (романы «Зеленый шатер» и «Лестница Якова»).Прецедентные феномены, ставшие словами-сигналами, выражающими авторское мировоззрение, позволяют заметить некоторое несоответствие развития сюжета и авторской трактовки образов (например, Михи, Тамары). Очевидно, это связано с особенностями меняющегося отношения Л.Е. Улицкой проблемам религии и динамикой мировоззрения современного писателя.

Таким образом, изучив произведения Л.Е. Улицкой 1990 -2015 годов, относящихся к разным эпическим жанрам (рассказ, повесть и роман), можно увидеть, что прецедентные феномены, выполняющие функции слов-сигналов (знаков-символов), используются писательницей в качестве концептуальных для всего художественного текста интертекстуальных символических метафор (фольклорных, библейских, литературных), напрямую четко выражающих авторское мировидение.