Lyudmila PatiletovaСовременный человек «западной цивилизации» помещён во временной континуум перманентного «конца истории» [1]. Преодолевая стереотипное прямое толкование этого тезиса («исчезновение прошлого»), обратимся к самому существенному в нём: к изменению коллективного взгляда на историю, для которого будущее действительно «закончилось», закончилось в виде крупных исторических проектов. История остановилась, перестав двигаться вперёд [2].
Появившиеся в XIX в. прогрессистские представления об истории как о линейно движущейся вперёд достаточно быстро, к концу ХХ в., исчерпали свой потенциал будущего, «обнулением» которого (в частности, западной цивилизации) активно занимался О. Шпенглер в до сих остающейся актуальной работе «Закат Европы» [3].
Однако невозможно отменить индивидуальное линейное «западного человека», для которого временные модусы (прошлое – настоящее – будущее) взаимосвязаны [4]: человек не может не проектировать будущее, которое, реализуясь в настоящем, постепенно (с помощью механизмов памяти) перетекает в прошлое.
Что здесь принципиально важно – то, что отдельно взятый человек всегда проектирует будущее. Это является атрибутом – «запросом» индивидуального бытия.
Таким образом, вне готовых коллективных матриц исторического будущего каждый отдельно взятый человек остаётся наедине с самим собой, будучи вынужденным создавать будущее в одиночку, изобретая матрицы индивидуального будущего самостоятельно.
В этом смысле современный человек испытывает на себе всю тяжесть бремени бытия-в-истории, лишённой готовых коллективных смыслов/проектов, ощущая в связи с этим безмерную экзистенциальную тревогу.
В то же время отдельно взятый человек сам развивается как проект: прошлое (детство/отрочество/юность) – настоящее (взрослость) и будущее (пожилой возраст).
На наш взгляд, именно в зрелом возрасте (в терминологии Э. Эриксона «взрослость») ощущение «конца истории» подступает к человеку наиболее близко: памятуя о том, что человек онтологически не может не проектировать (не устремляться в будущее), в ситуации отсутствия готового коллективного проекта, способного удовлетворить индивидуальный запрос на смысл исторического бытия, с горечью ощущая «исторический горизонт» и невозможность жить вне горизонта, человек, испытывая экзистенциальную тревогу, тем не менее имеет внутренние ресурсы для индивидуального проектирования, экзистенциального переопределения модусов времени.
Ощущение безмерной экзистенциальной тревоги-в-отсутствии «обеспеченного» коллективной историей будущего вынуждает искать человека опору в первую очередь в настоящем [5].
Концепция общества немецкого социолога Г. Шульце как «общества переживаний» («впечатлений») помогает описать логику социального, экзистенциально размещающего человека в актуально-текущем времени [6].
Жизнь в отсутствие больших коллективных проектов представляется современному человеку скучной, поэтому:
а) он находится в непрерывном поиске, гонке за уникальными индивидуальными переживаниями. Путешествия и кулинария – массовые увлечения современного человека. Эти виды деятельности на пике интереса благодаря тому, что способны дать максимальный объём переживаний, которые современное «большинство» в состоянии осмыслить. Таким образом «отрефлексированные» переживания выстраивают особый пласт индивидуального опыта, способного «привлечь» смысл в бытие. Так современный человек довольно долго может пребывать в иллюзии личной истории-со-смыслом, осмысленного бытия;
б) аналогом больших коллективных исторических проектов для современного человека становятся массовые мероприятия (до нескольких миллионов человек), где он находит неповторимое переживание мы-бытия: оно настолько мощное, что вполне самодостаточно и сенсорно эквивалентно (в режиме «здесь-и-сейчас») ощущению присутствия в «большой коллективной истории».
Таким образом, ответом современного человека на отсутствие больших исторических проектов к концу ХХ в. (стойкий витальный страх перед которыми появился у человечества после сталинизма и фашизма) становится локальный (слишком локальный!) проект: индивидуальное проектирование «счастливой жизни», заключающейся в том, что «пережить нечто» [7].
Однако нельзя не отметить интенсивность индивидуального бытия в «обществе переживаний»: это по-настоящему «модернизированное переживание», стратегия достижения которого, во-первых, избыточно напряжённа направленностью на самого индивида («стремление достичь что-то в себе самом»), когда «субъект становится сам для себя объектом» [8]; во-вторых, сопряжена с риском выбора и последствий индивидуального выбора переживаний («что я действительно хочу?» и «я получил не то, что мне надо») (часто встречающиеся (типичные) «кричащие» посты в социальных сетях очень точно репрезентируют последнее: «Человек страдает, когда не получает того, чего хочет. Но еще больше он страдает, когда не может понять, чего он хочет...» [9]).
Также стоит вспомнить о «наркотизирующем» характере культуры «общества впечатлений»: одно самоценное переживание требует другого, так индивид начинает бесконечную гонку за уникальными, неповторяющимися переживаниями. Остановиться возможности нет: пропадает осмысленность течения жизни; остановиться позволяет, пожалуй, чувственное пресыщение: «Да, этот наркотик воздействует на наше сознание, не вызывая никаких биохимических процессов. И то, что я испытываю, то есть действие наркотика-переживания, во многом зависит от меня самого. В наши дни наблюдается тенденция: многие люди больше не стараются накопить как можно больше переживаний, а наоборот – сокращают их количество. Даже последний Октоберфест получился намного более тихим и спокойным, чем прошлые, хотя до этого он становился всё более шумным, был битком набит различными мероприятиями. Но как раз этот отказ от лишних звуков и событий и понравился многим посетителям. Другой пример – это интерьеры. Планировщики хороших отелей и квартир, сдающихся в аренду, осознали, что в пустоте есть своя эстетика, которая оставляет для человека больше свободного пространства. Некоторые отели в своей рекламе сообщают, что у них нет анимации. И тот, кто хоть раз провел в каком-нибудь египетском отеле целых 14 дней, оценит такое предложение. Многие люди больше не хотят обрабатывать огромное количество объектов, звуков и визуальных впечатлений, а напротив, желают освободиться от этих раздражителей» [10].
Природа индивидуальных переживаний «общества впечатлений» носит, обращаясь в терминологии культурологической концепции П. Сорокина, исключительно чувственный (добавим, сенситивно-эстетический) характер, что не позволяет отразить посредством потока переживаний «метафизические» контексты индивидуального человеческого бытия. Здесь мы имеем дело с «переживаниями ради переживаний», что ведёт в конечном счёте к кризису сенситивной культуры [11], на уровне индивидуального бытия в каждом отдельно взятом случае – к неаутентичному его проживанию: непрерывный поток «настоящего» не конституирует осмысленного проекта будущего.
На наш взгляд, в обращении к прошлому, которое становится фундаментом для будущего, только и возможна экзистенция зрелого человека – реализовавшаяся «взрослость» (Э. Эриксон).
Вот, например, как описывает свой опыт обращения к прошлому и саму потребность в обращении к прошлому в определённый момент жизни (зрелый возраст) М. Гефтер, человек, прошедший войну, предельный опыт которой максимально честно обнажает внутренние переживания: «Ну, известно, что поколение, которое испытало Первую мировую войну и определило потом духовный облик Мира (в какой-то существенной мере), называло себя “потерянным поколением”. Вот. Я… принадлежу скорее к погубленному поколению – поколению, от которого почти никого не осталось. Большая часть моих друзей погибла в первые годы войны. И сейчас, по прошествии уже многих лет, я ощущаю, пожалуй, большую остроту этой потери, чем сразу после войны и вернувшись домой. Мне кажется, что если люди – у нас (и вообще) – смогут справиться с нынешними напастями и угрозами, которые вылезают из разных углов человеческого существования, если они смогут справиться, то не в последнюю, а в первую очередь в том случае, если позовут себе на помощь живых мертвых. Без живых мертвых мы не обойдемся. Это свойственно людям, но это бывает нечасто. Сама по себе вот эта… острота этого переживания – это потребность в непосредственном каком-то духовном контакте с живыми мертвыми – она сама по себе есть признак, сигнал, симптом того, что люди запутались, и вряд ли, отсчитываясь от самих себя, вряд ли, озираясь только на настоящее, они эту путаницу смогут преодолеть. Ибо она, хотя и касается многих зримых аспектов, многих реальных опасностей, но все эти опасности, все эти… аспекты, так сказать, дурного и страшного – они как бы трудно фокусируются в одной точке, поскольку речь идет, в сущности, о резко переменившихся отношениях между людьми, притом что сами люди эту перемену не в полной мере осознают (скорее ощущают, чем осознают) и потерялись в поисках выхода из нее» [12].
Почему именно прошлое становится аутентичной экзистенциальной опорой для «взрослого» человека? Здесь необходимо вспомнить о некоторых существенных характеристиках (человеческого) прошлого.
В «Феноменологии внутреннего сознания времени» Э. Гуссерль представляет модель времени как потока: отдельно взятое человеческое сознание создаёт такое ощущение времени, в котором предвосхищённое будущее, актуализируясь в настоящем, постепенно переходит в память так, что это событие уходит в прошлое.
Прошлое как таковое, по Э. Гуссерлю, не существует: ранее воспринятые объекты, события, по Э. Гуссерлю, самым непосредственным образом присутствуют в настоящем, детерминируя его [13]: «прошлое» одновременно переживается как актуально данное когда-то настоящее, и в то же время по отношению к нему в сознании сохраняется дистанция.
Таким образом, прошлое константно актуализируется в настоящем в «переформатированном» виде: пропущенное через опыт вторичных переживаний, рефлексии, жизненного опыта в целом предстаёт как «модернизированное» (переписанное) прошлое (тот же процесс происходит и с коллективной историей).
Примерно «в середине жизни» у каждого человека (в терминологии психоаналитической психологии, «взрослого») возникает индивидуальный запрос на осмысление (по Э. Гуссерлю), индивидуальное переживание собственного прошлого в настоящем: (условно) полжизни прошло, зрелость требует осмысленной онтологии и, соответственно, разумных вложений сил в перспективу нарождающегося будущего.
«Временные поля» в индивидуальном сознании, следуя логике Э. Гуссерля, наслаиваются друг на друга таким образом, что актуальное настоящее (с «встроенным» прошлым) одновременно «обрамлено» будущим. Таким образом, в прошлом одновременно через настоящее содержатся фрагменты будущего того, которое вспоминается: «Каждое из этих “теперь” имеет свои прошлое и будущее. Настоящий момент “теперь” является будущим прошлого “теперь”. Но не всем будущим – будущее прошедшего “теперь” не исчерпывается только лишь теперешним настоящим. Теперешнее настоящее – это конкретная возможность прошлого “теперь”. Однако у последнего были еще и абстрактные возможности. Они тоже являлись для него будущим. Сейчас это будущее оказалось тупиковой ветвью в развитии той или иной вещи. Но, возможно, в будущем вещь вернется к этой ветви» [14].
«В конце истории» в условиях отсутствия больших исторических проектов по-настоящему взрослый человек как связующее звено между поколениями должен найти способ изобрести (аутентичное) будущее. Надёжный путь обеспечить это будущее – не в абсолютизации настоящего («общество переживаний»), а в «настоящем прошлом, фундирующем будущее» (Э. Гуссерль).
Нормативный кризис взрослости современного человека в данном социально-историческом контексте протекает, на наш взгляд, достаточно остро, и интенсификация «внутреннего прошлого» – это не бегство, а перспективная работа кризиса по кристаллизации личного – разделённого с другими – будущего.
Почему прошлое? В понимании процессов самопроектирования личности большую роль играет фигура идентичности, позволяющая сохранять преемственность с прошлым опытом и одновременно выстраивать продуктивное будущее [15].
Значительный вклад в исследование идентичности внёс автор концепции психосоциального развития и, собственно, термина «идентичность» Э. Эриксон, в теории которого резервы позитивного пути становления личности предполагают тесную содержательную связь-взаимопроникновение настоящего-прошлого-будущего времени.
Юность для «взрослости» выступает как «актуальное прошлое»: именно в этом возрастном периоде личностного развития, по Э. Эриксону, разрешение кризиса идентичности становится ключевым. «Кризис эго-идентичности происходит в юности, но нарастает в течение всего детства и постоянно напоминает о себе в периоды кризисов последующих лет» [16].
Именно юность творит чувство (само)тождественности, единства, индивидуальной целостности личности, «в виде существующего во времени постоянства, в виде непреложного исторического факта», – пишет Э. Эриксон [17].
Таким образом, в ситуации экзистенциальной тревоги в «конце истории» «взрослость» вынуждена продуктивно «регрессировать» в прошлое – в юность – для укрепления экзистенциальных «мускулов» нарастающего объёма эгоидентичности.
Единственный выход – укорениться в бытии, укрепить собственную идентичность; все возможности для этого предоставляет именно взрослость. Упущенные шансы взрослости ставят под угрозу ощущение жизни у не справившегося с вызовами человека «середины жизни», а также у всех, с кем переплетены его жизненные стадии (ближний и дальний круг людей).
Достойный ответ взрослости – укреплённая в радикальных изменениях идентичность как «психологический процесс, который сохраняет какие-то существенно важные как для отдельной личности, так и для общества особенности» [18].
Собственно, задача этапа взрослости, по Э. Эриксону, заключается в позитивном обретении идентичности – в завершении этого наиболее остро обнажаемого в юности процесса личностного роста.
Атрибутами позитивного течения обретения целостности на этапе взрослости являются, согласно Э. Эриксону, следующие моменты:
1) «всё возрастающая уверенность в своём соответствии некой “мировой гармонии”, которая и проявляется в ощущении эмоциональной целостности, хранящей верность всем юношеским испытаниям и готовой не только к лидерству, но и к самоотречению» [19];
2) «безусловное “принятие” жизненного опыта и мнения людей, представляющих исключительную важность в решении многих вопросов, “принятие” без всяких оговорок. Таким образом, это означает возникновение новых, совершенно отличных от прежних, отношений с родителями, свободных от желания хотя бы в чём-то изменить друг друга; это знаменует признание за каждым человеком права нести персональную ответственность за свои поступки. Это новое чувство причастности к людям самых отдалённых времён и самых различных занятий, которые на протяжении многих веков вырабатывали нормы сохранения любви и человеческого достоинства» [20].
Становление человека в качестве «взрослого», таким образом, – это аутентичное раскрытие индивидуальной экзистенции в контексте социально-исторического бытия. Сила индивидуального Эго развивается и передаётся из поколения к поколению через определённые качества – добродетели, ответственно-окончательное формирование которых соотнесено с соответствующими этапами развития личности.
Взрослость – этап завершающего процесса оформления зрелой формы любви – заботы как ключевой добродетели взрослости.
Забота в качестве воплощённой любви отсылает взрослого к настоящему, в котором латентно и явно актуализируется будущее. Таким образом, можно говорить о том, что психосоциальное выживание человека (человечества в целом) гарантируется аутентичными жизненными добродетелями (добродетель любви, по Э. Эриксону, базируется на надежде, силе воли, верности и других основополагающих «компетенциях» предыдущих периодов развития личности; забота, как и мудрость, формируемая в следующем после этапа взрослости пожилом возрасте, является метадобродетелью), «развивающимися во взаимодействии последовательных и совпадающих во времени поколений, живущих вместе в организованных сообществах» [21].
В заключение отметим: будущее сегодня созидается иначе, скорее, посредством совокупности ответственных (раскрывающих потребности гармонично развивающейся личности) локальных проектов – семейных, экологических, образовательных, технологических, вовлекающих в свою орбиту достаточно большое количество людей, суммарно-совместными усилиями которых складывается в конечном счёте коллективная история связанных актуализацией аутентичных ценностей поколений.
Такое представление об истории как совокупности «ответственных» локальных проектов сейчас для России, до сих пор озабоченной поиском «национальной идеи» в формате «большого исторического проекта», особенно важно: «конец истории» наступил для всех.