Full text

Деятельность органов милиции советского государства в послевоенные годы осложнялась напряженными отношениями между органами правопорядка и партийно-советской номенклатурой. В сталинской системе карательные органы (НКВД-МВД, НКГБ-МГБ) обладали относительной самостоятельностью по отношению к властным органам на местах. Как отмечает И. В. Говоров, «партийные органы по своей линии утверждали в должности руководителей силовых структур, но кандидатуры представлял Центр, и утверждение представляло из себя чисто техническую процедуру. Хотя руководители силовых структур в регионах регулярно отчитывались о деятельности правоохранительных органов в партийно-советских инстанциях, последние не обладали действенными рычагами влияния на них. Безусловно, подобная ситуация не устраивала партийные инстанции районного и областного звена. Усилившаяся в годы войны региональная номенклатура в послевоенные годы предпринимала усилия по активизации своего влияния на правоохранительные органы на местах. Данная политика развивалась по двум направлениям. Во-первых, материальное стимулирование. В условиях послевоенной экономической разрухи от партийно-советских учреждений зависело снабжение правоохранительных органов продовольствием, жильем. Кроме того, высшие офицеры НКВД-МВД и НКГБ-МГБ на местах постепенно включались в систему льгот и привилегий и “сращивались” с местной номенклатурой. Во-вторых, партийно-государственное руководство областей и республик стремилось дискредитировать чересчур самостоятельных представителей силовых ведомств перед ЦК, добиться их смены. Главной аргументацией в этих случаях становились обвинения в плохой работе правоприменительной системы, в росте преступности. С другой стороны, многочисленные обращения граждан, информация от партийных комитетов низшего уровня, да и доклады различных структур (милиции, госбезопасности, прокуратуры) о работе друг друга убеждали секретарей обкомов и ЦК республик, что правоприменительные ведомства систематически завышают результаты своей работы, затушевывают недостатки, то есть “обманывают” партийные органы. Эти противоречия привели к тому, что в 1940–1950-е гг. отношения между руководителями органов МВД и партийно-советского аппарата большинства областей и республик страны стали довольно напряженными» [1]. Следует заметить, что такого рода отношения до конца существования СССР так и не были преодолены.

Сложность указанных отношений показало, в частности, совещание руководителей региональных управлений МВД, прошедшее в Москве 27 февраля 1947 г., где, в частности, указывалось, что «партийно-государственные органы не оказывают милиции помощь в борьбе с преступностью. Начальник Управления МВД Горьковской области Владимиров указывал в своем выступлении, что многие руководители и ответственные работники мало знают о задачах милиции и зачастую необоснованно сваливают на милицию, полагая, что она во всем виновата» [2]. Секретари обкомов ВКП(б) Горьковской и Калужской областей непосредственно обращались в Центральный комитет ВКП(б) с требованием снять начальников УМВД этих регионов с должностей «за развал работы», хотя уровень преступности в этих областях не повышался, а снижался. Министр внутренних дел С. Н. Круглов, выступая перед подчиненными, призвал их в отношениях с партийно-советскими органами «отстаивать свою позицию, не принимать несправедливые обвинения, добиваться необходимой моральной, организационной, материальной и технической помощи со стороны местных органов» [3]. Однако властную элиту страны такие отношения вполне устраивали, поскольку это давало возможность держать региональную верхушку под контролем и получать от правоприменительных служб более объективную информацию об общественно-политическом и социально-экономическом положении на местах.

Несколько позже (март 1947 г.) на этой волне критики милиции со стороны парторганов и ввиду ухудшавшегося в целом положения с преступностью Управлением кадров ЦК ВКП(б) был подготовлен проект постановления ЦК «О недостатках в работе политорганов милиции», где предлагалось признать партийно-политическую работу в органах внутренних дел неудовлетворительной. Однако после обсуждения проекта с руководством МВД СССР дело решили не доводить до утверждения данного проекта [4]. Вероятно, было принято во внимание трудное положение с комплектованием личного состава милиции. И действительно, в послевоенное время эффективность деятельности милиции не была высокой ввиду потерь личного состава в военные годы, при этом численность потерь составила 159 100 человек [5]. На начало 1946 г. в системе МВД СССР по штату было предусмотрено около одного миллиона различных должностей. Но в послевоенный период в силу известных причин повсеместно ощущался большой недостаток в кадрах, и прежде всего это касалось рядового состава органов внутренних дел. Приведем данные по некоторым регионам. Так, в Псковской области некомплект кадров равнялся 43%; в Приморском крае некомплект составлял 53%. Еще больший некомплект наблюдался в Саратовской области, где он составлял 58%, а также в Эстонской ССР (некомплект 65%) и в Латвийской ССР – 67% [6, 7].

Ввиду указанного некомплекта наружные посты, которые должны были охраняться милицией, были закрыты только на 74%. В связи с этим в литературе отмечается, что «резко сократилась подготовка кадров для милиции в средних и высших специальных учебных заведениях МВД СССР» [8]. И только после того, как бывшие работники милиции стали возвращаться на свои места, кадровая ситуация стала улучшаться. Так, С. А. Федин применительно к Астраханской области отмечает следующее: «В 1950 г. в астраханской милиции служило 1203 человека, а в 1952 г. уже 1351 человек… из 575 офицеров имели высшее образование 40 человек, незаконченное высшее – 18, среднее – 144, незаконченное среднее – 212, низшее – 161 человек. Таким образом, из общего числа офицеров имели низшее и семилетнее образование 65%» [9]. Подобное положение дел наблюдалось и других регионах советского государства.

При таком кадровом положении неудивительными были нарушения законности и дисциплины среди сотрудников милиции. Как видно из анализа архивных материалов, почти одна треть всех дисциплинарных нарушений была связана с злоупотреблением спиртными напитками, нередким было также самовольное оставление поста (9% от всех нарушений), а также неисполнение и плохое исполнение приказов вышестоящих начальников (7,4%) [10]. В этом контексте А. М. Васильев отмечает, что среди работников милиции наблюдались случаи взяточничества, недозволенных связей с преступной средой, незаконного возбуждения уголовных дел, нарушения процессуальных прав задержанных и обвиняемых, включая применение к ним пыток, причем это касалось прежде всего таких служб, как паспортные столы, камеры предварительного заключения, оперативные части уголовного розыска [11]. Схожая ситуация наблюдалась и в других регионах.

Сложившееся положение не могло не повлиять на эффективность деятельности милицейских структур. В этом смысле нужно заметить, что оценки правоохранительных органов (во всей их совокупности) в период сталинского правления в исторической литературе в целом больше негативные, чем положительные, хотя в некоторых работах отмечается, что одной из причин нарушений являлся вынужденный характер применяемых тогда чрезвычайных мер по борьбе с преступностью [12–14]. Ряд исследователей дают однозначно отрицательную оценку деятельности органов внутренних дел в послевоенный период. Так, Ю. Е. Аврутин пишет, что «советская милиция в целом никогда не была законопослушной организацией, с уважением относящейся к своим согражданам… советская идеология создала и внедрила в сознание многих людей лубочный портрет горячо любимой милиции» [15]. Более взвешенную, хотя также негативную оценку приводит А. М. Васильев, который, в частности, пишет следующее: «В рассматриваемый период (послевоенное время. – Авт.) органы внутренних дел далеко не всегда успешно справлялись с возложенными на них обязанностями. В центральные партийные и правительственные органы стало поступать много жалоб и заявлений, в которых население выражало беспокойство за состояние общественного порядка, особенно в крупных городах. Граждане указывали на многочисленные случаи карманных краж, хулиганских проявлений, уличных грабежей. В ходе проверки этих жалоб выяснялось, что о многих совершающихся преступлениях органы милиции абсолютно ничего не знали и не вели с ними борьбу» [16].

Приведем еще мнение указанного выше автора (С. А. Федин), который, в частности, отмечает, что «милицией допускались незаконные задержания граждан, незаконные обыски, допросы незаконными методами, незаконное применение оружия, нарушение сроков содержания в КПЗ и др. Нарушения законов происходили не только потому, что многие офицеры милиции и милиционеры не знали советских законов и не чувствовали ответственность за свою работу, но и из-за сознательного нарушения их из корыстных побуждений. Среди сотрудников милиции были распространены случаи пьянства, поборов, грубого обращения с населением» [17].

Однако, как нам представляется, оценки, основанные только на отмеченных негативных фактах, являются излишне категоричными. Есть и другие подходы. Так, Д. В. Зимин, исследовавший историю органов внутренних дел Пензенской области в 1945–1953 гг., указывает, что не может согласиться с суждениями, высказанными, в частности, отмеченным выше Ю. Е. Аврутиным. При этом акцент делается на то, что после окончания войны страну захлестнула преступность, что требовало принятия решительных мер со стороны советской власти, и такие меры принимались, но нехватка профессиональных кадров приводила к нарушениям законности, при этом, однако, как подчеркивает Д. В. Зимин, велась безжалостная борьба с «оборотнями» в погонах [18].

В связи с такими разными подходами к оценке деятельности правоохранительных органов в разные периоды истории нашей страны возникает весьма дискуссионный вопрос вообще о критериях таких оценок. Так, И. Я. Шахназаров отмечает, что зачастую правоведы склонны преувеличивать позитивную роль нормативно-правовых актов, в то время как «анализ реалий жизни дает основание для иных выводов» [19].

Мы не планируем подробно останавливаться на данном аспекте, поскольку он имеет много достаточно тонких граней и нуждается в самостоятельном изучении. Отметим лишь, что в такого рода дискуссиях не учитывается то обстоятельство, что само издание правового акта (в нашем случае в сфере борьбы с преступностью) свидетельствует об определенном направлении государственной политики, и, более того, без издания правовых актов государственная политика не может проводиться в принципе. Поэтому отмеченное выше противопоставление правовых актов и «реалий жизни» представляется непродуктивным. Сопоставлять акты и практику – да, это необходимо, но не противопоставлять. Поэтому обобщенный упрек в преувеличении позитивной роли правовых актов, о чем пишет И. Я. Шахназаров, вряд ли справедлив, поскольку та же «позитивная роль» может иметь место только в случае, если акт действительно исполняется и это улучшает общественные отношения в той или иной сфере, и надо учитывать, что в разных сферах значимость правовых актов различна, то есть здесь категорические обобщения представляются неуместными.

В данном контексте отметим, что долгое время, в том числе в послевоенные годы, основным критерием оценки деятельности милиции де-факто остается статистика преступности. Этот критерий, по сути, сохраняется до сих пор, хотя многими (очевидно, большинством) специалистами он признается несовершенным. Однако более эффективного и понятного показателя пока нет. Например, в 1945–1947 гг. наблюдался рост преступности, а потом ее снижение, из чего, если пользоваться статистическим критерием, можно считать, что два послевоенных года милиция работала плохо, а потом стала работать хорошо. Но как в этом случае учесть указанный нами выше дефицит кадров в милиции? Как учесть голод, толкавший людей на хищения чужого имущества? Поэтому, очевидно, помимо статистических данных необходимы экспертные заключения. Мы более склонны согласиться с Д. В. Зиминым, который дает в целом положительную оценку деятельности милиции в послевоенное время [20]. Подобной позиции придерживается и С. М. Емелин [21]. Этому способствовала и работа по подбору, обучению (создание, в частности, высших школ милиции) и укреплению кадров милиции.

Особо подчеркнем, что такого рода оценки не отрицают имевшихся проблем и негативных характеристик послевоенной советской милиции, которые отмечались и в официальной печати того времени, даже когда положение с преступностью стало улучшаться [22], что говорит о достаточно критическом отношении к милиции, о чем, например, свидетельствует Директива МВД СССР (май 1948 г.), в которой, в частности, обращалось внимание на то, что «в связи с уменьшением преступности в стране некоторые органы МВД и милиции снизили требовательность к сотрудникам, непосредственно занимающимся борьбой с уголовными преступлениями» [23], и, соответственно, предписывалось устранить этот недостаток.

Следует еще добавить, что в послевоенное время в охране общественного порядка более активно стали участвовать граждане страны, что в общем-то было вынужденной мерой на фоне указанного кадрового дефицита. Но, с другой стороны, данная мера позволила создать в нашей стране основу для взаимодействия общества и силовых структур, чего не было в Российской империи и только намечалось в довоенное время.

Это исходило из высших партийных инстанций, откуда на места была направлена установка об укреплении связи органов внутренних дел с общественностью. В этой связи представляет интерес инструкция МВД СССР «Об организации и практическом использовании бригад содействия милиции», изданная в апреле 1946 г. (в печати использовалась аббревиатура «бригадмил»). В этой инструкции МВД СССР, в частности, указывалось: «Бригадмил создается в целях привлечения трудящихся к активному участию в работе органов милиции по борьбе с нарушениями общественного порядка и уголовной преступностью при всех городских, районных и линейных отделах (отделениях) милиции» [24]. В соответствии с этим нормативно-правовым актом общее руководство общественными структурами содействия милиции возлагалось на подразделения службы и боевой подготовки, а массово-политическую работу среди населения осуществляли политические органы при отделах внутренних дел. И уже в 1947 г. в Советском Союзе было почти четыре тысячи бригадмильцев. Следует заметить, что такое внимание к бригадмилу во многом объяснялось также стремлением власти претворить в жизнь один из ленинских заветов: так, Ленин писал о том, что борьба с преступностью может быть результативной только при участии самих трудящихся в этом деле [25]. Из числа наиболее подготовленных общественников с учетом рекомендаций партийных и комсомольских организаций подготавливались внештатные сотрудники милиции; некоторые позже становились кадровыми работниками [26]. В дальнейшем, как известно, бригадмил трансформировался в ДНД, и мы полагаем, что это направление взаимодействия силовых структур и населения в настоящее время по-прежнему актуально для современного российского общества.