Lyudmila PatiletovaИсследование феномена любви (и эротической любви, в частности, как эталонной в аспекте экспликации природы человека) восходит к философии Платона, в целом заложившего классическую традицию трактовки любви как «идеальной» («платоническая любовь»).
Исследования феномена (эротической) любви продолжаются: любовь во всей полноте раскрывает природу человека, противоречивую по своей сути. Природа человека, кажется, неисчерпаема, именно поэтому «любовь» предстает такой разной в социально-историческом и индивидуальном контексте.
И тем не менее в рассмотрении феномена (эротической) любви сложилась определённая традиция, считающаяся классической, концептуализация любви здесь носит специфический («эталонный», «идеальный») характер: «В процессе формирования личности человек впервые осознаёт свою конечность, ограниченность своего существования и т. п. и одновременно в нём зарождается стремление преодолеть свою ограниченность. Любовь – это тоже одна из форм выражения этого стремления к совершенству (противоположного несовершенству), абсолюту (противоположного относительному), вечности (противоположной преходящему)» [1].
В эпохи социальных катаклизм, сопровождающихся ревизией ценностей и идеалов, исследования феномена (эротической) любви с позиций классической философии интенсифицируются [2, 3].
Классическая философия, согласно Ж. Бодрийяру [4], опираясь на фундамент эссенциализма и дуализма, формирует определённую метафизическую оптику рассмотрения всего посредством бинарных кодов, непрерывно реплицирующихся в иерархичных по своей сути противопоставлениях/оппозициях (объект/субъект, добро/зло, истина/ложь и т. д.).
Применительно к концептуализации любви актуальной становится оппозиция «душа – тело», на самом деле отсылающая к базовой контроверзе «духа и тела», где «дух» наполняет любовь «эссенцией», а «тело» аксиологически угнетено в метафизически продуцируемой логике «насильственной иерархии», где второе (по перечислению) автоматически менее ценно и априори подчинено первому [5].
Также, помимо аксиологически нагруженной оппозиции «дух – тело», в контексте концептуализации любви значимым (поскольку эротическое любовное чувство наиболее полно затрагивает природу человека [6]) оказывается противопоставление «мужское – женское» («мужчина – женщина»), по приоритетам разрешаемое в пользу первого, согласно прямой аналогии «дух – тело» [7–10].
Традиция классического представления о любви в философии возникла в рамках идеализма Платона. Теоретический поиск идеального остова любви в качестве попытки открытия сущности «чистотой» любви (через целостность – обретение блага и вечности) позволил Платону вывести любовь за границы физиологии (решительная доминанта первого в антитезе «дух – тело»), связать чувство любви с поиском истины, с искусством, творческим вдохновением, нравственным совершенствованием как неотъемлемыми спутниками любовного чувства: «О любом деле можно сказать, что само по себе оно не бывает ни прекрасным, ни безобразным. Что бы мы ни делали, это прекрасно не само по себе, а смотря по тому, как это делается, как происходит: если дело делается прекрасно и правильно, то оно становится прекрасным, а если неправильно, то, наоборот, безобразным. То же самое и с любовью: не всякий Эрот прекрасен и достоин похвал, а лишь тот, который побуждает прекрасно любить» [11].
Таким образом, Красота, Истина, Благо (Добро), Творчество, согласно Платону, входят в сущностное ядро (эротической) любви.
Необходимо отметить, что социокультурные условия Древней Греции не давали возможности женщине, рассматриваемой в большей степени как «средство деторождения», быть в полной мере субъектом, в частности, в браке и любви.
Лишённая гражданских прав (в том числе на образование, участие в общественной жизни), женщина теряла возможность духовного роста, оставаясь в плоскости «телесного бытия». «Афинский брак не был любовным союзом. Жена, которая по возрасту часто годилась супругу в дочери, была хозяйкой домашнего очага и матерью его детей, но практически не покидала женской половины дома и не участвовала ни в каких мужских занятиях. Установка на полное подчинение жены мужу сохранилась и в поздней античности. По мнению Плутарха, жена должна спокойно переносить супружеские измены мужа, не проявлять никакой сексуальной инициативы, безоговорочно выполнять все требования супруга, не иметь собственных друзей, отдельных от друзей мужа и т. д. Ни страстной любви, ни дружбы супружество не предполагало.
Кроме законной жены, афинянин мог посещать проституток и, в редких случаях, поддерживать постоянные близкие отношения с высокопоставленными и образованными гетерами. Но психологической близости и тут большей частью не возникало из-за коммерческого характера отношений и различия мужского и женского миров. Идея равенства полов глубоко чужда древнегреческой культуре» [12].
Таким образом, истинная любовь, актуализируя идеальную составляющую антитезы «дух – тело», согласно Платону, возможна исключительно между мужчиной и мужчиной, поскольку за мужчиной «закреплена» духовность, телесность же – аксиологически вторичное.
В «Пире» Платон даёт два образа любви: Афродита небесная олицетворяет любовь к юношам, младшая Афродита «отвечает» за «пошлую любовь». Также Платон указывает на могущество и генетическую первичность бога Эрота, преимущественно покровительствующего любви между мужчинами [13].
Таким образом, обоснование однополой любви у Платона обусловлено посылками идеализма: первичны идеи (духовная составляющая любви), существующие до вещей предметно-материального мира (телесная сторона любовного чувства). «Однополая любовь имела и важные психологические функции. Характерный для афинского общества дух соревновательности, одинаково сильной и в спорте, и в политике, порождал напряженную потребность в эмоциональном тепле и самораскрытии. В общении с кем мог афинянин удовлетворить эту потребность?
С женой? Приниженное социальное положение афинской женщины делало это невозможным. Афинское общество было настоящим “царством фаллократии”. Принцип мужского верховенства последовательно проводился во всех сферах общественной и личной жизни. В древнегреческой культуре очень сильны мотивы мизогинии, неприязни к женщинам и страха перед ними» [14].
Заслугой Платона является создание образа «платонической любви». Это сформулированное Платоном важное для философии любви понятие с течением времени претерпело изменение значения, став символом внетелесной, внеполовой устремлённости человека к человеку (мужчины и женщины), лишённой сексуального оттенка.
Так сейчас мыслится «идеальная любовь». Однако у Платона это не только нечто большее, но совсем иное по значению.
Платон наделяет человеческую любовь поистине сверхчеловеческим содержанием, не столько прославляя её, сколько показывая мощь потенциального преображения человека и его мира. «Ведь тому, чем надлежит всегда руководствоваться людям, желающим прожить свою жизнь безупречно, никакая родня, никакие почести, никакое богатство, да и вообще ничто на свете не научит их лучше, чем любовь» [15].
Чему может научить, что может создать «платоническая любовь», в чём её могущество и уникальность?
Эрот у Платона действительно наделён могущественной силой сопряжения идеального и вещного, небесного и земного, вечного и преходящего миров, выступая посредником между ними.
Платон, таким образом, раскрывает «идеальную» сущность любви как человеческого чувства. Здесь – само стремление, конденсированный чувственный порыв [16] человеческого (ограниченного существования) к вечному бытию (сверхчувственному миру).
Таким образом, многообразие видов любви (любовь к родине, к родителям, детям, супружеская любовь, философия, любовь к труду и т. д.) основано на идеальном остове любви – высшей любви, по Платону, сущность которой – в устремлённости к Благу, Красоте, Истине, Творчеству [17].
Сам акцент на идеальной составляющей любви позволяет идеальному преобразовывать земное. И здесь, по мнению исследователей творчества Платона, центральной становится идея Блага [18] и, соответственно, сама чувственная сосредоточенность любви на его материализации: «Не есть ли… любовь не что иное, как любовь к вечному обладанию благом? …Ну, а если любовь – это всегда любовь к благу… то каким образом должны поступать те, кто к нему стремится, чтобы их пыл и рвение можно было назвать любовью? Что они должны делать? Они должны родить в прекрасном как телесно, так и духовно… Дело в том, Сократ, что все люди беременны как телесно, так и духовно, и, когда они достигают известного возраста, природа наша требует разрешения от бремени. Разрешиться же она может только в прекрасном, но не в безобразном…» [19]
Рассмотрение идеи Блага, или идеи единого, в качестве базисной структуры чувственной реальности, всякий раз «во благо» связывающей (структурирующей и переструктурирующей) все идеи воедино, позволяет увидеть общую идеальную составляющую всех возможных вариаций любовного чувства.
Идеи Истины, Добра, Красоты, Творчества по-особому связаны и представлены в чувственном порыве «высшей любви», в связи с чем в любви выражается одно и то же – идеальное – начало. И сущность её – одна на всех («духовная беременность», по Платону, создающая новые формы социального, культурного бытия человека).
Открытая Платоном сущность любви, действительно носящая идеальный характер, разделяема видными представителями философии любви, вплоть до современной эпохи: «любовь как условие самотворчества, как возможность реализации полноты и цельности жизни… как условие творческого, “оригинального” открытия мира» [20].
Концепция Платона поистине величественна: открытие инварианта (идеального остова) любви, её незыблемых «чистых» предпосылок делает возможным понимание сущности человеческого как особого вида бытия, потенциальную коммуникацию между различными социально-культурными эпохами.
Однако надо отметить, что для понимания сущности феномена эротической (половой) любви эта концепция («высокая», истинная по своей сути) стала по-своему ограниченной: природа человека в оппозиции «дух – тело» (с приниженной аксиологией последнего) здесь оказывается усечённой, не вполне представленной, следовательно, что само по себе губительно для самой сути эротического чувства.
Возникшие позже философии любви Платона концепции эротической любви во многом занимаются реабилитацией телесного компонента любовного чувства как субстрата человеческой чувственности. Так, Лейбниц, говоря о любви, обнажает невозможность автономного существования тела и духа.
На рубеже ХVIII–ХIХ вв. появляется реалия чувственности, соединяющая плоть и дух.
Л. Фейербах буквально воспел и реабилитировал человеческую чувственность. «Новая» философия, по его мнению, в отличие от «старой» (считающей сущность человека бестелесной абстракцией), должна повернуться к человеку как таковому, который является «чувственным существом» («тело входит в мою сущность, более того, тело в полноте своего состава и есть мое Я, составляет мою сущность» [21]). Любовь между (мужчиной) мужем и (женщиной) женой для Л. Фейербаха – единственная возможность реализации сущности человека [22].
Такая интеграция духа и тела идёт только на пользу эротической любви, наполняя её телесно-чувственным содержанием. В транскрипции эротической любви аксиологическое противостояние «дух – тело» выглядело как «любовь – секс». И доминанта первого полностью элиминировала второй (неизбежный) компонент любовного чувства. (Секс был «культурно нем», он не имел собственного языка, который признавался бы обществом, становился бы средством социального общения… Половое сношение в середине XIX века, по мнению Стивена Керна, было по сравнению с сексом ХХ века «страшно серьёзным» и «резко прекращавшимся»… «посткоитусный перерыв был чрезвычайно неловким: с открытыми глазами, с зажжённым светом партнёры были вынуждены смотреть друг на друга или в разные стороны, начинать говорить или продолжать выносить раздражающее молчание» [23].)
Впоследствии в контексте эротической любви потребовалась уже «специфическая» (более «предметная») реабилитация тела – сначала теоретическая [24], затем – «практическая», в виде сексуальной революции ХХ в.
На практике реабилитация тела вылилась в оппозицию «тело – дух». Революция, понимаемая как коренная ломка старых устоев, в контексте эротической любви привела в переструктурированию любовного чувства по основанию «секс – любовь» в аксиологической логике классической философии.
Общий вектор любого вида любви (до общества постмодернити) – стремление через целостность обрести нечто большее, выходящее за пределы человеческой жизни, – бессмертие; в целом это стремление достичь полноты бытия где-то за пределами человеческой жизни, искусственно раздвинув её границы. «Платоническая любовь» в полной мере отвечает этому запросу, поэтому доминанта духовного в оппозиции «любовь – секс» вполне оправданна, как и сам способ структурирования идеальной (эротической) любви по основанию «дух – тело».
Однако и «секс» может быть основанием для центрирования вокруг него: целостность и бессмертие (как полнота бытия) через продолжение рода.
Здесь нет необходимости в тонкой рефлексии, в обладании навыками распознавания «истинной сущности любви», поскольку для конкретно-образного мышления это основание очевидно. Но также для него очевидны и итоги (недостатки) сексуальной революции: «В 60-е годы такой обезличенный секс стал приправой почти ко всем видам массовой культуры… “Сексолюция” перемещала секс из частной жизни в публичную. Секс проповедовался как самая главная и самая доступная радость жизни: она зависит только от самого человека, и он может… до предела насытить ею всю свою жизнь. Но изобилие секса – это его инфляция. Когда его делают главной ценностью жизни, он обесценивается, ибо, обретая будничность, он теряет праздничность…» [25]
Уже с середины 70-х гг. сексуальная революция на Западе пошла на спад (в истории России также есть «эпизоды» расцвета и заката сексуальной революции).
Говоря о природе человека, философия представляет её полноту в триаде «дух – душа – тело», что указывает на неявное присутствие ещё одного компонента эротической любви, не менее могущественного и более автономного в сравнении с любовью и сексуальностью. Речь идёт об эротизме как обработанном культурой сексе [26].
Эротизм, находясь между любовью и сексуальностью, полностью снимает противоречия между ними, поскольку локально позволяет не только освободиться от них, но и экстраполироваться за рамки эротических отношений, стать поистине универсальным, всепроникающим, самодостаточным феноменом. «Эротизм постмодернити абсолютно свободен… Он стал свободным символом, способным быть семиотически соединённым практически с неограниченным количеством означаемых образов. Но также и означаемым, готовым быть представленным любым из имеющихся символов» [27].
Триада «любовь – эротика – секс» в контексте эротической революции перестаёт быть актуальной. «В наши дни эротизм приобрёл содержание, которое он прежде не мог вынести на своих плечах, но в то же время обрёл неслыханные лёгкость и непостоянство» [28].
Экспансия эротизма приходится на век постмодернити и связана с появлением и распространением нового антропологического типа – искателя и коллекционера ощущений как нового субъекта любви; с возникновением новой социальности – общества впечатлений (переживаний, ощущений) [29, 30].
Человечество сегодня в полной мере переживает «эротическую революцию» [31].
Эксклюзивность эротизма (и, соответственно, основание для переструктурирования эротического любовного чувства) состоит в том, что он также нацелен на поиск полноты бытия, данной посредством ощущения, но не в будущем времени, а в актуальном настоящем, здесь-и-сейчас.
Основанием для достижения полноты бытия становится переживание наивысшего предела ощущений: взятое в векторе интенсивной «бесконечности» сексуальное наслаждение как эталонное, образцовое по отношению ко всем другим видам наслаждений.
Субъект эротизма, коллекционер чувственных наслаждений, находится в ловушке «соответствия» как «бессодержательного» критерия измерения эротического (и других (абсорбирующих эротические переживания) видов) опыта: соответствовать – значит энергично двигаться вперёд, постоянно желать, остро чувствовать, повышая интенсивность ощущений, быть гибким (как конструктор, постоянно пересобираясь), мобильно-лёгким.
Все это даёт возможность полного погружения в настоящее – «текущее мгновение», прочно отделённое интенсивностью переживания как от прошлого, так и от будущего: «Новая, присущая постмодернити версия бессмертия предполагает жизнь, проживаемую мгновенно и приносящую наслаждения здесь и сейчас; она уже больше не является заложницей безжалостного и неконтролируемого течения времени» [32].
Однако достижение полноты бытия посредством эротизма иллюзорно: итог – «быстрое истощение человеческих отношений, лишение их близости и эмоциональности и, в конечном счете, угасание желания в них вступать и поддерживать» [33].
В заключение отметим: находя своё отражение в аксиологически нейтральной триаде «дух – душа – тело», эротическое любовное чувство, согласно меткой метафоре О. Паза [34], сопрягает любовь, эротику и секс, которые одновременно и не похожи друг на друга, и глубоко родственны.
Пребывая в непрерывной войне за независимость (и побеждая или проигрывая всякий раз в контексте ценностных доминант культурно-исторических эпох), они, тем не менее, обнаруживают неизбывную генетическую связь: «над первобытным огнём секса, зажжённым природой задолго до первых шагов человечества, поднимается красное пламя эротизма, над которым трепещет и дрожит слабое голубое пламя любви. Без огня не было бы пламени, но в красном и голубом пламени, и даже в каждом из них по отдельности, заключено гораздо больше, чем в том огне, из которого они поднимаются» [35].
По всей видимости, сущность эротического любовного чувства – в самой гармонии трёх компонентов и (одновременно) в обусловленной природой человека неизбывности антагонизма тела и духа, заставляющего человека непрерывно выбирать.